Баллада о Чертике

На столе белеют тарелки, на тарелках — остатки рождественского ужина. Зажигаем свет. От света в комнате сгущается темнота за окном. Мы занавешиваем окно. Убираем тарелки, крошки. Белые кости, обглоданный рыбий скелет. Громоздим горы из книг. В расщелинах между ними — окопы.

Расставляем солдатиков. Тщательно прицеливаемся.

— Убит, убит! Не жухай! — кричит Весеку старший Карчмарек.

Тротиловая погода

— Интересно, какая будет погода.

— С чего ей быть плохой.

— Старые люди… — начал Гжибовский и замолчал.

— В январе самолеты низко летали, видать, весна будет дружная.

— А танк в оттепель — не к добру…

— Ничего, вешний лед недолог.

Карчмарек-отец поднял стакан:

— Ну… чтоб весна пришла.

Горела керосиновая лампа — электростанцию отбили, но она еще не работала. У Карчмареков собрался народ, сидели, разговаривали. Конфорки на чугунной печке раскалились докрасна. Было тепло.

Новачек рассказал про одного — неученый был, а толковый, золотые руки, для людей старался, почти четыреста мин разрядил, но до круглой цифры не дошел.

— Старые люди говорят, — вставил Гжибовский, — «с концом января фронт уходит за моря».

Мы с Весеком и братьями Карчмареками сидели в углу возле табуретки. Вытряхивали порох на листок из тетради. С листка ссыпали в маленькие рыльца пушек.

У Карчмареков была коллекция разных порохов. Желтый, артиллерийский, похожий на солому, такие макаронинки с семью дырочками; прозрачные черные квадратики и кружочки. Эти — от винтовочных гильз. Были даже редкостные виды меленького зеленоватого пороха из патронов от английских автоматов.

Мы затолкали по комочку бумаги в дула двух пушечек из гильз. Весек вытащил спички. Поджег. Фукнуло, посыпались недогоревшие крупинки. Оловянным солдатикам закоптило мундиры, а один конник перевернулся.

Весеку снова досталось от матери за то, что разбирал снаряды. Он еще не забыл обиды.

— Когда родители умные, они хоть винтовочными разрешают играть. А если нет — конечно, возьмешься за снаряды.

Карчмарек-отец и его гости сидели за столом, потягивали самогон и запивали ячменным кофе.

— Ну, с того броневика, что стоял под лесом, лавочник уже открутил колеса. Мужикам для телег продал.

— А если б так и пушку открутить?

— Э, какой от нее толк? На дышло не пойдет, тяжела.

Тем временем сестра Карчмареков, сосунок еще, начала кряхтеть.

— Ммм… мм…

Мать взяла ее под мышечки, перевернула, распеленала и посадила голой попкой на каску с двумя молниями SS.

— Старые люди говорят, — отозвался Гжибовский, — и войне приходит конец.

Весек вздохнул:

— А меня мать мало что солдатским ремнем лупит, вчера так обозлилась — не посмотрела, каким концом бьет. Снаряды-то снаряды, но от этой пряжки…

Задрал рубашку, показал — и правда, от пряжки «Gott mit uns»[3] остались синяки.

Лампочка под потолком висела таинственная и темная. В ней отражались красноватые отблески от печки и желтые — от керосиновой лампы. Пламя почему-то вытянулось и стало коптить. Карчмарек подкрутил латунный винт.

— Ну, еще по одной. Чтоб не поздней апреля. Я бы съездил в Берлин или в Гамбург, чего-нибудь привез.

Опрокинули. В горле у Гжибовского забулькало. Он перемогся, проглотил. Задумался. Новачек заговорил:

— Знать бы, что дальше. Все порушилось. Одни говорят, так и будет, другие — будет иначе. Было б хоть радио, послушали бы.

— По радио вроде говорили, утрясется.

— Или хотя б газеты.

— Один, я слыхал, купил где-то газету. Но только соседям дает.

— Всяк к себе гребет.

— Лишь бы погода установилась. Будет вёдро, скорей все закончится.

— Теперь-то уж так и так закончится.

— А все же, если погода, быстрее.

Новачек закусил хлебом с солью:

— До чего ж глупые есть люди. Я слыхал, один нашел фаустпатрон. И знает, что можно стрелять, да не знает как. Взял точно винтовку, упер ствол в плечо и выпалил.

Мужчины рассмеялись, а женщины зашептали:

— Царствие ему небесное…

— Старые люди, я так считаю, много знают и понимают… — Гжибовский опять задумался и, помолчав, добавил: — А может, и нет.

Мы во второй раз зарядили пушечки. Мать Карчмареков посмотрела на нас сердито:

— Снова навоняете в доме, опять мне проветривать и холоду напускать.

Тогда мы побежали на улицу. Там были и другие ребята. В густеющем сумраке пускали трубочки с порохом. Лучше всех горели тоненькие, зеленоватые. Их запускали из-под башмака, они шипели и описывали в воздухе петли, оставляя за собой хвосты сладковато пахнущего дыма.

— Хоть бы уж отец вернулся, — сказал Весек. — С матерью тяжело, ничего не понимает.

А погода была такая.

Хуже всего в первые недели — мало снегу, сильные морозы. Тогда даже мать Весека разжигала сырой торф тротилом, который остался на немецких складах. Такие брусочки — желтоватые, горькие. Без взрывателя тротил не рвался и горел хорошо. Сильно дымил.

А потом-то уж погода переменилась. Началась оттепель, в воздухе больше не пахло зимой. Снег еще лежал тонким покровом, но уже пора было зацвести вязам, тополям. Руки не мерзли…

Наша школа