Баллада о Чертике

Подул ветер, обсыпал ледяной крупкой. Шаги приблизились, но через минуту стали удаляться. Новачек закурил сигарету. Махнул рукой.

— Да не такие уж они страшные.

Мы свернули на тропку позади домов.

— Держи, — Новачек протянул Весеку рыбину, — будет вам в сочельник к ужину.

У Карчмареков стоит на квартире лейтенант. Вообще-то он не лейтенант, а унтер-офицер; лейтенант — это так, из вежливости. Да и неплохой вроде мужик. Немного говорит по-польски. Может, силезец или хотя бы австрияк. Намекает, правда, что родные далеко, что праздник. Родители Карчмареков боятся, как бы не приперся в сочельник.

Он говорил, что у них тоже есть колядки. Одна начинается так: «О, танненбаум, о, танненбаум».

— Говорит, его дети вывешивают чулки. Утром глядят, а в чулках подарки, — рассказывает младший Карчмарек.

— Хитренький, чего захотел!

— А если даст, тогда как?.. Лучше, чтоб у них пропадало?

— Попробуй только возьми!

— А ты что, отцу пожалуешься?!

Рано еще, но уже появляются созвездия, которые, кажется, пахнут ванильным сахаром. Скрипит на ветру позолоченная тарелка у парикмахера над дверью. Карчмареки несут противни, взяли взаймы у ветеринарши. Барабанят по ним пальцами. Белинская хвастается, что у них будет много струделей[1].

— А с чем?

— Ну, с повидлом. И с маком тоже.

У матери Карчмареков с матерью Белинской свой разговор: про сахар и сахарин. Сахару не достать. А если подвернется, жуть сколько запрашивают. Вроде у лавочника есть, и он приторговывает налево, да сахар подозрительный. Кажется, его с сахароварни выносят — значит, не мешочный сахарок, а порточный.

Весека послали к крестной. Идем вместе. Весек говорит:

— А если сахарину положить вместо сахара, тогда что? Сахарин тоже сладкий. Мама сказала.

Мы давим ледяную корку на луже.

— А откуда ты знаешь, — говорит еще Весек, — может, на рождество и правда будет конец. И… если отец вернется, уж он точно сахару привезет… и шоколаду.

Остается всего день или два. Послезавтра… завтра сочельник. Карп плавает у Весека в тазу. Сверху такой складненький. Зеленовато-черный, но устал, должно быть, то ли уже ослаб — время от времени показывает кремовое блестящее брюхо.

На улочках нам попадаются формы для пирогов. Чуть не на каждом шагу. Уже полные, прикрытые полотном и бумагой. В руках у женщин, у мальчишек.

Встречаем малявку Яблонского. Он бежит домой, через минуту показывает нам в подворотне «тещины языки», которые можно надувать. Еще выносит разноцветную цепь.

«Лейтенант» этот — унтер-офицер — подошел тихонечко сзади. «Бум!» — крикнул Карчмарекам и ну смеяться, что мы его не заметили. Ушел.

Наконец и Карчмареки дождались причетника.

— Слава Иисусу.

— Во веки веков. Мы уж думали, не придете.

— Вон сколько домов, пока все обойдешь…

Облатки тонюсенькие: с яслями, с ангелами. Есть и цветные.

— А?..

— Сколько можете, — отвечает причетник.

Когда свет падает сбоку, на облатках все хорошо видно. А на свет посмотришь — почти ничего. Причетник тоже считает, что не сегодня-завтра… Слыхал от одного, верный источник…

— Желаю вам того же, чего и всем, — говорит причетник на прощанье. — Всем людям доброй воли.

Уходит. Постукивает палкой, палка блестит на морозе.

— А немец этот мне вчера говорил, что и они уже сыты по горло. Домой хочет вернуться, — рассказывает мать Карчмареков.

Их отец кивает головой.

— Тоже в конце концов человек. Они тоже люди.

Елка у ветеринара красивая. Из «надежных рук» — значит, не из богуцкого леса, где расстреливали.

В сочельник вечером высоко в небе фурчит самолет. Наверное, «наш» — недаром появился с первой звездой.

Начинает сыпать мелкий снежок. За его пеленой постепенно исчезает вилла гестапо.

В сочельник в обоих костелах поют «Gloria, gloria»[2].

Вечером братья Карчмареки удирают из дома, зажигают бенгальские огни, бегут по двору, опережаемые снопами искр…

На первый день рождества родители Карчмареков пригласили и мать Весека. Она приходит под вечер. Весек умытый, чистенький. Когда взрослые садятся за стол, старший Карчмарек говорит, что мы-то как раз могли б пойти к Весеку.

— И верно, чего им тут болтаться, — говорит его отец.

— Только чтобы… — соглашается Весекова мать.

— Нет, нет. Мы будем спокойно играть.

Мать Карчмареков отрезает нам еще пирога. Мы берем картонные коробочки.

Идем. Несем коробочки с надписью «Оловянные солдатики» и еще одну, с наклейкой, на которой римский воин. В коробочках оловянная пехота.

Оказывается, «лейтенант» в сочельник не приходил.

— Может, своих испугался?

— Может быть.

Может, он потому не пришел, что еще их боялся. А хотел прийти, может быть, потому, что уже боялся Карчмареков, и Новачеков, и других.

— А дал вам чего? — спросил Весек.

Оказывается, в кухне возле Карчмарековых чулок он в сочельник повесил только свои носки. Мы входим к Весеку в квартиру.

— Мать думала, от отца хоть письмо придет к рождеству.

— Ну и что?

— Могло б прийти через Красный Крест, но не пришло.