Баллада о краденой памяти

— Кстати, а где ты достал в эдакой глуши всё это? — подбородком указал на колбасы, дичь, огромные ломти свежей выпечки хлеба и вино:

— Оно чай не растёт на камнях?

Архиерей рассмеялся:

— Да есть тут неподалёку деревенька. На пути к тракту. Данью обложил, бо они все равно налог никому не платят. Раскинь мозгами, Кривой неужто мне, Архиерею, пристало как какому-то мужику землицу копать? Это ж себя перед всей братией на посмешище выставить!

— И что, они так уж послушно стали тебе платить?

— Ну да. Когда поняли, кто я есть. Пришлось, правда, нескольких побить да одна там овдовела. Теперь она и ходит.

Архиерей оживился:

— Сегодня ещё не приходила. Хочешь размочиться? Я не ревнивый, дам подержаться. Ну так как?

Кривой посмотрел в сторону:

— Да нет, мне спешить надо. Ты это… Дорогу расскажи.

Архиерей прищурился:

— Чистоплюем никак стал? Понахватался уж от благородных!

— Зато ты сейчас вовсе на вельможу непохож, — не остался в долгу вор. Убийца побагровел, стиснул рукоять ножа, но взял себя в руки, тяжко рассмеялся:

— Да чо тебе говорить! Видать, ещё молод. Жизнь мало учила. Ничего, коли доживёшь до моих лет, таким же будешь. Добро меж нами, брат. Уходишь, так не побрезгуй хоть на дорогу взять снеди. Твоё-то в кашу размокло. Хлеба там, да другого-прочего. Одёжка твоя высохла, торба тоже, А дорога тут простая. Всё вниз да вниз. Там тебе и Тракт, и крысы Герцога.

В дверь вошла молодая крестьянка с тяжёлым мешком за спиной. Её украшенное огромным синяком некрасивое лицо не выражало ничего, кроме тупой покорности. Одноглазый вор шёл по Тракту. Он остро чувствовал свое одиночество, как давным-давно, когда его мать после своей «работы» не вернулась домой, в жалкую хибару на окраине Аладринга. Спустя почти пятнадцать лет он снова остался один на один с миром. Встреча о Высокородной Этли что-то изменила в нем, сделав почти невозможным возврат в привычный с детства воровской мир. Неосознанно он часто спрашивал себя, как бы она смотрела на его поступок? Хмурилась бы или хвалила? Тем более, что он знал о Высокородной и некоторые неразглашаемые подробности, и не было у него уверенности, что не наблюдает она за ним именно в этот момент.

«Одни меня оттолкнут, другие же никогда не примут. Или предложат место слуги. Как будто я смогу быть лакеем,» — примерно так думал вор.

Сначала приглушённые вином, с течением времени проснулись боль и усталость. Вор к своему глубокому удивлению нашёл в поясном кармане немного денег и ускорил шаг, стремясь дойти до какой-нибудь деревеньки с трактиром либо постоялым двором, где можно отлежаться в тепле за несколько медяков. Высокородная Этли пока не тревожила его. Парень рассчитывал отдохнуть пару — тройку дней в тепле и сытно поесть.

Он смотрел на вечерние горы, покрытые окрашенными в синий и багряный цвета снеговыми шапками, на облака, на широкий, живописный, но запущенный Южный Тракт, петляющий по горным долинам, и думал, во что же оно всё превратится, если не удастся помешать демонам устроить сражение здесь, в холодной, но всё равно прекрасной стране? Вор знал, насколько нелегка здесь жизнь. И увидел Разлом, чуть не погиб в нём.

— И никто, никто не догадается никогда, — воскликнул он равнодушным горам: Никто никогда не узнает, что же на самом деле было здесь! Ведь если порученное мне удастся, то сказания сделают из меня барона, рыцаря и всё такое, а если не смогу, то некому будет и вспомнить… И они живут и не знают, живут как всегда! — неожиданно возмутился он.

Повесил голову:

— Смешно даже. Мне, калеке, пытаться переменить волю Небес. Но я изменю. Или погибну вместе со всеми. Хорошо, что они ни о чём не знают. А я вовсе не герой, — вор чихнул, — Ну вот, начинается ледяная лихорадка. На редкость кстати!

Постепенно стемнело, на небосвод вывалили серп Лурги и всякие там звезды обычного ночного неба, а вор всё никак не мог дойти до жилья. Он надеялся, что как и с Той Стороны, между деревеньками по Тракту сохраняются приемлемые расстояния. Постепенно на тело навалилась усталость, идти становилось всё труднее. Усталость перешла в слабость. Ощущая ломоту, одноглазый порадовался, что хоть холод не донимает. Потом до него дошло, что снаружи теплее не стало. Что он взаправду болен ледяной лихорадкой. Он пару раз обманывался насчет направления дороги и забредал в глубокий снег обочин, и вся эта экспедиция уже стала казаться бессмысленной, когда вор, честя весь мир ленивой мысленной руганью, увидел впереди тусклый огонёк.

Он сделал машинально еще почти десяток шагов, и тут до его сознания наконец-то дошло: жильё! Напрягая измотанные ноги, он ускорил шаг. Постепенно огонёк приблизился, и вор с умилением узнал одинокую горскую хижину. Там кто-то был, вор увидел скрюченную тень, мелькнувшую по пузырю и прикрывшую на секунду свет.

Толкнув скрипучую, кое-как навешенную на вкривь и вкось прибитую ржавыми гвоздями полосу грубого войлока дверь, он ввалился в убогую, но теплую комнату. Из-за очага в на него смотрела безо всякого страха сгорбленная столетняя старуха. Она поджала и без того узкие губы: