Баллада о Максе и Амели

– Мой дом и в самом деле находится за этим лесом и этими холмами? – спросил Макс у птицы.

– Надеюсь, что да. Если нет, тогда… дерьмо.

– Тогда… дерьмо?

Макс, как и я, ничего не понял.

– Ну да. Но я имею в виду совсем другое дерьмо.

– А какое?

– Птичье.

Мы посмотрели на небо. К нам приближалась какая-то стая. Десять – нет, пятнадцать – птиц. Они подлетели к нам и расселись на ветках вокруг. Расселись так, будто хотели преградить нам путь к лесу. У всех этих птиц было такое же оперение, как у Синего Перышка: серое с красными перышками на голове и брюшке. Возможно, у каждой из них тоже имелось скрытое синее перышко, как у нашей подруги.

Подруги?

Да, Синее Перышко стала для нас подругой. Тот, кто помогает нам, не ожидая ничего взамен, конечно же, является для нас другом или подругой.

– Ты все еще жива, – прочирикала, обращаясь к Синему Перышку, птица, сидевшая выше всех.

При этих словах коготки Синего Перышка еще сильнее вцепились в мою спину.

– Да, я все еще жива, Острый Клюв, – ответила она, стараясь четко выговаривать слова. Ее голос при этом стал слегка пронзительным.

– Ты все это время была на юге? – спросил Острый Клюв.

Он вел себя так, словно вот-вот долбанет клювом о ствол.

– С того времени, как случилась буря, – ответила Синее Перышко.

– С того времени, как случилась буря, – презрительно повторил Острый Клюв.

– Буря! Буря! Буря! – зачирикали остальные птицы.

Чирикали они злобно. И угрожающе.

– Ты всю зиму была здесь? – спросил Острый Клюв. – Всю весну и все лето, пока мы, как нам и положено, совершали перелеты?

– Да, все это время.

Синее Перышко говорила все более неуверенно.

– А теперь, осенью, ты направляешься на север?

– Да.

– И не хочешь лететь со своей стаей?

– Нет.

– После того, что ты сделала, мы тебя с собой и не взяли бы, Обломанное Перо.

– Обломанное Перо! Обломанное Перо! Обломанное Перо! – затараторили остальные птицы.

Нашу подругу, получается, звали не «Синее Перышко». Она нам солгала. Потому что ей было стыдно. В ее оперении имелось не синее перышко, а обломанное. Именно поэтому она нам его никогда не показывала. Она была такой же калекой, как и мы.

Синее Перышко (это имя она выбрала себе сама, а потому я из уважения к ней решила называть ее так и дальше) больше ничего не сказала. Ее коготки, вонзившиеся в мою спину, постепенно ослабляли хватку – так, как будто она теряла силы и уже не могла за меня крепко держаться.

– Пятнадцать из нас умерли. Пятнадцать! – упрекнул ее Острый Клюв. – Потому что ты завела нас в бурю!

Синее Перышко уже еле удерживалась у меня на спине. Если бы я сейчас встряхнулась, она бы с меня упала. Я расслабила спину, чтобы Синее Перышко могла снова за нее крепко ухватиться, но она этого не сделала.

– Я… – ответила слабым голосом наша маленькая подруга, – …я каждый день думаю о вас.

– Ты их убила! – крикнул Острый Клюв, и все остальные стали ему вторить:

– Ты их убила! Ты их убила! Ты их убила!

Синее Перышко молчала. И пока эти птицы обвиняли ее все громче и громче: «Пятнадцать погибших! Пятнадцать погибших! Пятнадцать погибших!» – мне наконец-таки стало ясно, почему она нам помогала. Когда-то она была вожаком – возможно, лишь на коротком отрезке длинного перелета, который совершала эта стая, – и приняла неправильное решение. Она залетела в бурю вместо того, чтобы облететь ее стороной. Может, буря застала ее врасплох, а может, она эту бурю недооценила. Синее Перышко потеряла в этой буре некоторых из своих братьев и сестер. Возможно, она потеряла в ней и часть одного пера на своем брюшке. Или ее уже давно звали «Обломанное Перо»? Нет, калеку никто и никогда не поставит во главе стаи. После того как пятнадцать ее братьев и сестер замертво свалились с неба, она, по всей видимости, от сильного стыда покинула свою стаю. И поэтому ей захотелось помочь нам – чтобы хоть немного ослабить свое чувство вины. Она не смогла выбрать для своей стаи правильное направление полета, а потому, чтобы реабилитироваться хотя бы в своих собственных глазах, захотела показать дорогу паре собак.

– Пятнадцать погибших! Пятнадцать погибших! – чирикали птицы.

– Прекратите! – рявкнул Макс. – Прекратите!

– Пятнадцать погибших! Пятнадцать погибших! Пятнадцать погибших!

Вообще-то этих птиц от собачьего лая должна была бы охватить паника. Даже вороны на мусорной свалке и те взлетали, когда мы на них лаяли. Однако эти птицы вели себя иначе. Боль от потери братьев и сестер вызвала у них такой гнев, что они забыли о страхе.

– Пятнадцать погибших! Пятнадцать погибших!

– Да прекратите же вы! – рявкнул Макс еще громче.

– Оставь их, – попросила Синее Перышко. – Я этого не достойна.

Прежде чем мы с Максом смогли что-то возразить, наша маленькая подруга вспорхнула с моей спины и полетела над пляжем к морю, а затем взмыла вверх так высоко, как будто хотела подлететь к солнцу и сгореть.

Попадают ли и души птиц после смерти в промежуточный мир? И если попадают, то могут ли они забыть там о той вине, которая тяготила их в этой жизни? Смогу ли я когда-нибудь забыть, что спасла от сожжения только Макса и не спасла других собак?