Баллада о Максе и Амели

Шаман. Смехотворный старичок. Такой же, как все самопровозглашенные мудрецы. Ни один человек не живет достаточно долго для того, чтобы стать и в самом деле мудрым. Даже я не стала по-настоящему мудрой, хотя и помню о каждом своем возрождении. Если бы я была мудрой, то не лежала бы сейчас в больнице с разорванным лицом и наполовину обгоревшим туловищем. Медведь, смертельно раненый моими пулями, рухнул наземь в нескольких метрах от меня, и от одного только вида его трупа в моем организме пробудилось желание жить. Я поднялась на ноги, проковыляла сквозь горящий лес и в конце концов упала на землю у основания какого-то пригорка. Однако перед тем, как потерять сознание, я почувствовала, как на мое измученное тело закапал дождь. Следующее, о чем я сейчас могла вспомнить, было то, как я проснулась в отделении интенсивной терапии, и как невообразимо молодой врач рассказал мне, что, на мое счастье, меня обнаружили в лесу спасатели. Однако мне придется долго ждать, пока заживут мои раны, а потому мне необходимо запастись терпением. Терпением, которого у меня вообще-то не было.

Крики Анатьяри разносятся по всей пустыне. Рядом с ним находимся только мы с Дьялу. Йедда пытается убедить шамана помочь Анатьяри. Однако этот старик хочет помочь только самому себе, а потому обращается вместе с остальной нашей стаей в бегство, спасаясь от племени, которое считает своим тотемом змею.

– Не убегайте! – кричит Йедда.

Никто ее не слушает, кроме нас с Дьялу.

– Не убегайте!

Она пытается догнать остальных людей и кричит. Сначала это слова, затем просто какие-то звуки. Наша стая бросила Анатьяри. И Йедда начинает плакать. Эта сильная женщина – моя сестра – плачет. Я спускаюсь по склону пригорка к ней и лижу ее ладонь. Но у меня не получается ее утешить, как бы я ни старалась. Ее слезы продолжают течь, и я чувствую себя настолько беспомощной, что иду обратно к Дьялу и Анатьяри.

Никогда впоследствии я не испытывала такого страха, как тогда. Ни в голодную зиму, ни на костре, на котором меня сжигали, ни даже в концлагере.

– Наш брат будет долго страдать, – тихо говорит Дьялу.

– И кричать, – добавляю я. – Сначала громко. Затем тихо. Потому что у него будут иссякать силы.

– Но боль его будет все такой же сильной.

Я посмотрела на собак. Они стояли возле Анатьяри. Они оставались ему верны. А значит, и мне. По крайней мере, я так думала.

– Мы должны ему помочь, – говорит Дьялу. – Помочь? Я не понимаю. – Чтобы он не мучился.

Я все еще не понимаю.

Дьялу наклоняется над Анатьяри.