Баллада о Сандре Эс

— У некоторых животных самцы носятся от гнезда к гнезду и ловят момент. И самок это устраивает, они пускают к себе чужаков на пять минут перепихнуться. А самцов потом ищи-свищи. Ни слуху ни духу.

— А ты такого хочешь, Сандра? Чужака, от которого потом ни слуху ни духу?

Я пожимаю плечами, глядя в окно.

— Ох, чему вас только теперь не учат.

— А вас что, ничему не учили?

— Как же, учили. Что Бог есть любовь и что люди стали плодиться и размножаться по его воле.

— Плодиться и размножаться?

— Да, производить потомство.

— Похабно как-то: плодиться и размножаться. Так что, и в Библии написано?

— Не знаю, я своими глазами этих слов не видела.

Юдит откусывает от пирожного и медленно жует.

— Значит, ты не веришь, что люди могут жить в любви целую жизнь?

— Лучше вы ответьте. Это вы жизнь прожили.

Юдит молча крутит в руках десертную ложечку, как будто ей вдруг ужасно захотелось разглядеть гравировку. Я могла бы сказать, что любовь есть, но живет недолго. Одну дождливую ночь.

— Восхитительный ванильный крем! Барышня, принесите нам еще по пирожному, будьте так любезны. А что, твоя мама не рассказывала о любви? Как все мамы?

— У меня мама приемная. С девяти лет.

— А она одинокая, твоя приемная мама?

Я киваю и отхлебываю чаю — глоток за глотком, чтобы рот был занят. И зачем я только стала рассказывать. Сейчас начнется допрос, и она выудит из меня все до конца. Старухи — те же вампирши, не видать мне теперь покоя.

Но Юдит больше ничего не спрашивает. Смотрит на официантку, как будто ничего, кроме ванильных пирожных, ее не интересует. Вот и отлично — может быть, у нее провалы в памяти от старости, и она уже забыла, о чем спрашивала.

Приносят пирожные, одно из которых предназначается мне.

— Если не доешь, возьмем с собой, — шепчет Юдит, как будто замышляет преступление. — Сколько тебе лет, Сандра?

— Называйте меня Эс. Ненавижу имя Сандра.

— Эс? Это что, имя?

— Ну, можно писать с двумя «с» — Эсс.

— А когда у тебя плохое настроение, то с одной? Эс?

— Когда у меня плохое настроение, то имя вообще не нужно.

18. Смертельный яд

Обратно мы едем на автобусе. Юдит Кляйн сидит, снова погрузившись в себя, прикрыв глаза и чуть раздвинув тонкие губы. Можно подумать, что она спит — хотя автобус полон народу. Осторожно положив руку, испещренную голубыми венами, на мою, она шепчет:

— Если любовь есть, то это смертельный яд. Если другой человек может проникнуть внутрь тебя и остаться там, а ты не в силах его выгнать.

Я искоса разглядываю ее худую шею, торчащую из ворота пальто, и коричневый берет, из-под которого выбиваются завитки белых волос.

— Пора возвращаться к этим занудным бабкам, — бормочет Юдит, как только мы входим в дом престарелых. Прислонившись к двери лифта, она смотрится древней старухой.

Позже, засунув руку в карман, я обнаруживаю внутри что-то мягкое и липкое. Это половинка ванильного пирожного из кондитерской, завернутого в салфетку.

19. Жалюзи

Я иду к дому через парк, и пакеты с продуктами, которые я несу в руках, бьют по ногам. Может быть, если заполнить шкафы банками фасоли в томатном соусе, коробками спагетти и бутылками кетчупа, в квартире станет уютнее. Надо как-то бороться с пустотой. Надо занять пространство едой и рулонами туалетной бумаги, тюбиками зубной пасты и газетами.

Дом светится, как фонарь: на лесах полно рабочих в комбинезонах и строительных прожекторов. Провода извиваются, как змеи, радио голосит в темноте. Четыре парня колошматят по фасаду инструментами, откалывая огромные куски штукатурки.

— Дом-то что, сносят? Хоть бы сказали! — сердито кричу я.

Парень с жидкой бородкой, в синей спецодежде пожимает плечами:

— I don’t understand.

— I live here!

— We shall make reparations. But we thought that all the people had moved away, — смеется он. Вот нахал!

— Not me.

— Okay. We shall try to warn you if it’s falling down. The house I mean[3].

Я вхожу в подъезд; такое чувство, что дом вот-вот рухнет. Так вот почему мне досталась эта квартира. Все жильцы переехали, им дали временное жилье. Я одна буду тут куковать, пока дом не развалится.

В кухонном окне маячат рабочие. Когда я сливаю воду из кастрюли со спагетти, тот, с жидкой бородкой, машет мне и ждет, улыбаясь и засунув руки в карманы. Я подхожу к окну и смотрю на него. Парень жестом просит открыть окно. Я приотворяю раму.

— I just wanted to tell you that you have to say if we are disturbing you too much!

Он говорит по-английски, как русский бандит из кино. И пусть не морочит мне голову — как будто если я попрошу не мешать, они пойдут ломать другой дом!

— Well, someone pays you to work here, on this house, right?