Баллады снова солгут

— Я вчера столько нового узнал, — хохотнул мой напарник, — никак не переварю. Да ещё и целого нового зверя видел. Посмотреть бы на него поближе, только так, чтобы он меня при этом не пытался ни сожрать, ни закидать камнями.

Тут мне пришло в голову ещё кое-что.

— А может, мы и вовсе тут не причём, — сказала я. — Я тебе говорила, что мне перед уходом случилось с Гведалином пообщаться?

— Серьёзно? Нет, не говорила. Чего ему надо было опять?

— Хотел нас на работу нанять. Какой-то вор в наши края подался, вроде как пытается схорониться… Дескать, нас по его душу отправить — самое то.

— Хм. Что-то серьёзное свистнул?

— Вроде бы да. И охотятся за ним какие-то не самые маленькие люди. Может, они леса шерстят таким образом?

— А что именно свистнул?

— Какой-то древний камень, жутко ценный.

— Может, это и за ним. Но если даже они перепутали нас с этим воришкой, нам от этого не легче. Ты же не предлагаешь пойти им навстречу и переговорить, надеюсь?

— Ты что!

— Ну вот. Ладно, буди господина историка. Выдвигаемся. Поскорей бы до предгорий дойти, там никаких воров точно никто искать не будет.

В предрассветные часы в лесу почему-то особенно холодно. Сегодня наш путь начался в каком-то больно уж зловещем настроении. Скрипел фонарь, качавшийся на палке, к которой его прицепил Святоша, со стороны болот доносились жутковатые крики серой баньши. Не призрака из сказок, которые рассказывают на Осеннюю Околицу, а птицы, прозванной так именно из-за привычки оповещать мир о своём присутствии криком, похожим на отчаянный, захлёбывающийся плач — особенно, если вокруг туман. Я предпочитала в этом не признаваться, но меня от него мороз продирал чуть ли не до костей — не спасала никакая шуба.

Басх был в дурном настроении и недобро косился то в мою сторону, то на Святошу. Сложно было винить его в этом, но и от его обиды у меня тоже скребли кошки на душе. Басх мне нравился, и потому все утро я только тем и занималась, что мысленно ограждала его высокие (пусть и наивные, на мой взгляд) цели от любых попыток здравого смысла заляпать их жирными, запачканными в последних событиях пальцами. В итоге здравый смысл предпочёл дать задний ход, укоризненно заметив напоследок: «Ну, хорошо, женщина, но глупо таращиться на него тебе все-таки лучше прекратить». От этой мысли я не удержалась и громко фыркнула, чем вызвала недоуменный взгляд Святоши.

К этому моменту уже давно рассвело, и мы продолжали брести по камням под угрюмым, низко нависшим небом. Обычно таким оно бывает перед грозой, но какая, к аду, гроза на второй луне осени?

Опять заорала баньши.

— Вот ведь противная птица, — заметила я, снова вздрагивая. — И бесполезная, к тому же. Невкусная.

— В смысле? — удивился Басх, выглядывая из своей скорлупы.

— В прямом. На неё не охотятся потому, что её мясо по вкусу напоминает промасленную плащевину. И ещё потому, что она питается падалью, так говорят.

— Насчёт падали не уверен, — вмешался Святоша. — Скорее всего, это выдумки наших сказочников. «Не ходите на болото в Осеннюю Околицу», и всё такое.

— Она ещё впереди, если что, — напомнила я, поёжившись. — Давай без этого, а?

— Почему? Сейчас ведь день.

— А в ваших краях есть какие-нибудь истории, связанные с этой датой? — живо заинтересовался Басх.

Святоша коротко засмеялся.

— На телегу наберётся, и ещё рядом ослика можно будет пустить под парой мешков.

— А вы их знаете?

— Не все.

Глаза Басха радостно вспыхнули.

— А не расскажете? Я собираю различный фольклор…

Брови Святоши начали менять и толщину — признак раздражения.

— Ну…

Тут меня опять продёрнуло до самых костей, но уже не от страха. От резкой дрожи вдоль хребта у меня закружилась голова, и мне не удалось скрыть это от спутников.

— Белка, что с вами? — Басх подался в мою сторону, и внутри меня дрогнуло что-то уже не связанное с дрожью. Святоша дёрнул с пояса отвар, но я остановила его жестом, доставая собственную фляжку:

— Не переживайте. Наверное, ещё после вчерашнего не отошла. А ещё я не люблю сказки про Сауинь.

Сама того не заметив, я употребила термин, которым Осеннюю Околицу называли маги Тунглид Рэтур. У них были свои названия для многих народных праздников. Весеннее равноденствие — Цветочный Шест — они, к примеру, называли Аустерой. Но важно было не это, а то, как на меня посмотрел Басх, словно бы разом вспомнив и мои вчерашние подвиги, и последующие откровения. Растолковать этот взгляд у меня не вышло, как ни хотелось.

Головокружение повторилось, и у меня возникло странное чувство: словно мир вокруг делится надвое, и его очертания вокруг меня вспыхивают ярче. Замрут — вспыхнут. Вспыхнут — замрут. Уже не задавая вопросов, Святоша подошёл, снял перчатку и положил руку мне на лоб.

— Вроде не горишь.

— Не переживай, я в порядке.

— Ага. Хочешь передохнуть?

Я вздохнула, отводя глаза от его ехидного лица:

— Можно.