Баловень судьбы

Гвардеец помог мне одеться, с поклоном подал меч Эрика. На столе уже стояла разогретая каша, обильно политая мясным соусом и огромная ножка степной птицы. Мой желудок с жалобой напоминал мне о двухдневном вынужденном воздержани. Я сел за стол, с жадностью вдыхая запах пищи и, как говорится, рубанул на славу, запивая все это моим любимым малиновым вином из бронзового охлажденного графина. Неожиданно, как солнце, в ненастный день пробившееся через тучи, во мне появилось настроение и еще более усилившееся мое желание жить в этом мире. После такого обеда неплохо было бы потянуть сигаретку, но где найти табак? Я улыбнулся собственным мыслям — может открыть Америку этого мира?

Я стал мечтать — вот он я, прославленный Баловень судьбы с новым прозвищем «Синбад Мореход». За поясом — кривой турецкий ятаган, на голове алая чалма. Смуглое, обветренное всеми морскими ветрами лицо, суровый ястребиный глаз первооткрывателя. Я стою на палубе корабля, за моей спиной трепещут паруса, острый нос корабля режет завитые белые барашки волн, а на берегу плачет принцесса и умоляет взять ее с собой.

— Не женское это дело, — отвечаю я ей.

Да, заманчиво быть первооткрывателем, а что мешает мне открыть этому миру Америку? Я стану новым основателем Вест-Индийской компании, я завезу табак, кофе, по утрам будут пить горячий шоколад, я научу их новым рыночным отношениям, встряхну от сна весь этот мир. Неплохо, для разнообразия, просто помечтать — я вздохнул.

— Прикажете седлать коней? — спросил гвардеец.

Я посмотрел на него отсутствующим взглядом:

— Зачем?

— Еще можно успеть на турнир.

— Вряд ли, да и не стоит, — я махнул рукой изумленному гвардейцу и вышел из комнаты.

Укрепления замка состояли из одной единственной невысокой башенки, на вершине которой уныло полоскался красно-бело-зеленый флажок. Башню окружали приземистые деревянные постройки хозяйственных назначений — не замок, а хуторок в степи, обнесенный невысокой каменной стеной-изгородью. Под ногами возились в пыли куры, гордо прохаживались два рыжих петуха, в маленьком сарайчике слышалось хрюканье. Немногочисленные слуги молча и неторопливо занимались своими делами, не замечая меня. Где-то в башне заплакал грудной младенец. Я посмотрел на второй ярус башни, там в бойнице полоскалась голубая занавеска. Не жизнь, а маниловская идиллия Гоголя. Вздохнув, я побрел в сторону конюшни. Что мне делать — злиться на принцессу или послать всех к черту и с девизом «Вставайте граф, нас ждут великие дела!» покинуть это негостеприимное королевство?

Я с удивлением обнаружил в конюшне Элегию — та, увидев меня, призывно заржала.

— Милая моя, — я погладил ее по шее. Тебе тоже не терпится удрать отсюда?

Я быстро запряг Элегию и мы выехали в степь на прогулку. Выбежавшему за мной следом гвардейцу я крикнул:

— Отдыхай, — и махнул рукой.

В степи я провел весь день, до позднего вечера валяясь в густой пахучей траве, а рядом паслась Элегия, с аппетитом хрустя травой.

Весь день я лежал, теребя зубами травинку, и мечтал, глядя на проплывающие мимо меня облака. Иногда очень приятно, просто лежать, ни о чем не думая и ничего не делая. Я даже умудрился заснуть. Такое ощущение, будто один этап моей жизни закончился и теперь наступает пора начать новый. Все старое на школьной доске, сверху донизу исписанной мелом, было безжалостно стерто, только свежие чистые следы от влажной тряпки. Я задумался с мелом в руке, еще не зная, что буду записывать на чистой черной поверхности доски.

Эта лихорадка и два дня забытья, казалось, обновили меня, я прошел полную реконструкцию. О разговоре с принцессой я не думал, благоразумно задвинув его в самый темный запасник души. Я наслаждался этим миром, этим солнечным днем, этими запахами травы (такой душистый и нежный аромат), равномерным хрустом, производимым Элегией, звоном носящихся надо мной безвредных насекомых. Покой и мир, как давно я мечтал о них. Мир, покой и чувство глубокого удовлетворения — свои задачи я выполнил. Я хотел сегодня просто раствориться в этом чистом эфире ароматов и звуков, окружавших меня, быть зачарованным сладкоголосым пением степных эльфов, стать одновременно всем и никем. Боль и ярость ушли, они растворились в этой бескрайней степи. Степь похоронила в себе все обиды забытого Одиночки.

Я понял одно — здесь мне нечего было больше делать. Все, что надо было сделать, я сделал — пора менять место жительства, меня никто здесь не держит, так внушал я себе. Про себя я решил заехать в город, сердечно распрощаться, пожать руки Крису и Шумахеру и махнуть через степь в сторону моря. Может, по дороге заеду в королевство Рабаса-Караса.