Бальзамировщик: Жизнь одного маньяка

Этой же ночью, но позже, я услышал крик. Было ли это во сне или наяву? Во всяком случае, я почему-то сразу связал его с Квентином Пхам-Ваном. (Но тогда это действительно должен был быть сон, потому что молодой человек находился в Азии.) Я прислушался — и вот, во сне или наяву, или на какой-то неведомой границе, которая проходит между сном и явью, я услышал слабый шорох, доносящийся из квартиры Бальзамировщика, — мягкий, приглушенный, почти неощутимый, словно слуховая иллюзия, один из тех шорохов, которые кажутся оглушительными, если соотносятся с необычными причинами и последствиями, но которые на самом деле очень «приглушены» — обычный легкий шорох, но способный в ретроспективе приобрести капитальное значение — да, капитальное, от caput — «голова», — легкий шорох, похожий на свист, с которым топор обрушивается на плаху (но между ними плоть, которая значительно ослабляет звук) или разлетаются осколки снаряда (смертоносные, однако застревающие в слое штукатурки на фасадах домов или закрывающем окно матрасе), легкий шум, на смену которому приходит тишина, стремящаяся тут же поглотить его и заставить о нем забыть, — но нет, он не позволяет о себе забыть, он возникает снова, он не может сделать вид, что его не было, он едва слышно, но бесконечно отдается в ушах свидетелей, слабый шорох, который прерывает все, что бы ни началось, который останавливает для кого-то все прочие шорохи и все движения, который может быть продолжен лишь спазмом или предсмертной судорогой — о, этот убийственный ночной шорох!

Стало быть, я спал. Тем более что окна мсье Леонара, как и раньше (до Квентина), из-за довольно сильных холодов были закрыты, плотно закрыты — и такими они остались навсегда с этого момента.

На следующий день я должен был ехать в Париж. Я не очень хорошо себя чувствовал. На вокзале я столкнулся с Филибером. Он вернулся из Везлэ и выглядел каким-то встрепанным. Я в шутку спросил, преследует ли его еще Прюн своими домогательствами. Его лицо тут же окаменело:

— Бедняжка!

Это было сказано таким тоном, словно бы с девушкой что-то случилось. Я взглянул на него с беспокойством.

— Послушай, — сказал он мне с таинственным видом, — по-моему, это очень серьезно. Я пока не могу ничего тебе сказать, но я напал на след.

— На след Прюн?

— Всех пропавших.

Все, что мне удалось из него вытянуть, — это то, что он обнаружил нечто, занимаясь расследованием двух сходных убийств — водителя грузовика и актера-кукловода, — произошедших полгода назад. В этот момент прибыл мой поезд. Я лишь успел дать Филиберу дружеский тычок на прощание. Я правильно сделал, ибо и его тоже в последний раз видел живым.

Мое пребывание в Париже оказалось более долгим, чем я думал. Пришлось целую неделю сражаться с банком «Flow», чтобы доказать справедливость выбора интервьюируемых, их анкетных данных и фотографий. Банковский уполномоченный, с которым я имел дело, был неуступчив. Многие из моих расходных счетов были отвергнуты. Кроме того, директор банка, шотландец, в это время тоже был проездом в Париже и решил ознакомиться с интервью. Пришлось переводить их на английский. Все это меня порядком раздражало.

Когда я вернулся, Оксерр был фактически на осадном положении. Десятки машин службы республиканской безопасности стояли на бульваре Вобан и на набережных; повсюду взад-вперед сновали полицейские патрули. Перед входом в Дом прессы, уже закрытый, я обнаружил на стенде сегодняшний номер «Йоннского республиканца». Ну и ну! Под огромным заголовком «Еще один пропавший» я увидел фотографию… комиссара Клюзо!

Чтобы положить конец глухой тревоге, которая все сильнее овладевала мной, я собирался пораньше лечь спать, но как раз в это время в дверь постучали. Это оказался Бальзамировщик. Я лишь чуть-чуть приоткрыл дверь. Он был в своем всегдашнем состоянии — на грани смеха и слез.

— Я увидел у вас в окнах свет, — объяснил он, — и не стал дожидаться, чтобы сообщить вам великую новость!

«Великой новостью» оказалось не исчезновение комиссара Клюзо и не всеобщий переполох в городе (кажется, мсье Леонар всего этого даже не заметил); это было завершение его исследований. Пятнадцать лет он ждал этого дня! Окончен труд всей его жизни! Он хотел показать мне результат незамедлительно. Мне пришлось отворить дверь пошире и предстать перед ним в пижаме, чтобы он понял, что сейчас одиннадцать вечера и я уже ложусь спать. Однако он ушел не раньше, чем получил от меня обещание поехать с ним в мастерскую завтра утром.

ГЛАВА 11

Солнце едва поднялось над горизонтом, а мы уже выехали из Оксерра. Утренний свет был бледно-серым, печальным. Дул пронизывающий ветер. Мы поехали по направлению к Кламси, потом свернули, еще раз свернули и, начиная с Курсон-де-Карьер, начали петлять по все более узким дорогам. После того как мы проехали деревушку Молезм, с ее аббатством и коричневыми черепичными крышами, мы еще добрый километр ехали по бездорожью. Потом мсье Леонар остановил машину возле небольшой дубовой рощицы, и дальше мы пошли пешком.