— Однако вопреки моим благим намерениям, — продолжила Дучесс, — кое-кто в городе хочет лишить меня возможности спокойно и честно отдыхать ночью после упорных дневных трудов, причём лишить не только меня, но и ряд других жителей города. Не так ли, шериф?
Шериф уклонилась от ответа, принявшись скручивать сигарету.
— Присаживайтесь, — сказала она после того, как Дучесс отказалась от предложенного табачка.
Дучесс вежливо взяла стул за спинку и устроилась на нём чуть подальше, в самом уголочке. По крайней мере тут никто не смог бы обойти её со спины или проследить за её движениями сквозь оконное стекло. Шериф с большим вниманием наблюдала за её хитроумным манёвром.
И вдруг неожиданно, усевшись напротив Дучесс, произнесла:
— Морроу, сколько вам лет?
— Мэм, меня нисколько не злит, когда люди называют меня просто Дучесс, — небрежно вымолвила она. — Не надо мучиться и выговаривать это ужасное имя — Морроу. Значит, сколько мне лет? Достаточно, чтобы участвовать в выборах президента.
— Да, я полагаю, столько годочков вам уже исполнилось. — Шериф улыбнулась, впав после этого действия в некоторое раздумье. — Боже, так ведь оно и есть! Вы совершенно правы!
— В ваших устах признание моего возраста звучит как присяга средней степени важности, мэм, — сказала Дучесс.
— Совершенно верно, — не замедлила с ответом шериф. — Однако, Дучесс, сколько человеческих жизней на вашем счету за последние семь лет?
— Вы хотели сказать — за четыре года? — поправила её Дучесс. — Последние три года я, вообще-то, не жила.
И тут она так улыбнулась шерифе, что та нервно затянулась и выбросила перед своим лицом густую дымовую завесу. Она чувствовала себя несколько спокойнее в этом призрачном сизом укрытии.
— Неужели там было настолько плохо? — спросила шериф. — А я всегда полагала, что там с вами обращаются, в общем, пристойно. Разве вам не сократили срок на целый год?
— Совершенно верно. Начальница тюрьмы простила мне год, — ответила Дучесс. — Но разве в принципе возможно хорошее отношение к заключённой? Четыре стены, окружающие тебя, знаете ли, не очень-то могут развеселить человека.
Шериф пожала плечами и поёрзала на стуле.
— Я думаю, вы правы, — произнесла она. — Особенно трудно там было именно вам, человеку, который наслаждался свободой так, как никакой другой средний гражданин этой страны; естественно, вам было там исключительно тяжело.
— Эти три года показались мне тридцатью годами воздержания, — спокойно проговорила Дучесс. — Вот и все мои тамошние ощущения.
Она наклонилась вперёд и сняла шляпу:
— Посмотрите! — И голова её оказалась в круге света, источаемого керосиновой лампой.
Шериф глянула и пришла в ужас. Чёрные волосы Дучесс были густо посыпаны солью ранних седин. И сейчас, когда Дучесс подняла лицо почти к самой лампе, шериф заметила, что годы оставили свой след не только в морщинках, но и в самом выражении лица.
Этого ей хватило; она откинулась на спинку стула, глубоко вздохнула и откашлялась. Беседа начинала действовать ей на нервы. Что нужно от неё Дучесс? К чему это деланное смирение?
Куда подевался её взгляд, полный огня, её оскорбительный смех, её слова, бичующие собеседника? Только улыбка осталась прежней — печальной, суровой, непроницаемой, холодной.
— Я хотела бы, — сказала Дучесс, — чтобы все поняли меня, чтобы смогли во всём разобраться.
— Дучесс, я вас внимательно слушаю!
— Я хочу навсегда покончить с прежним образом жизни.
— О!
— Я завязала, шериф. Я хочу начать абсолютно мирную жизнь.
Шериф кивнула головой:
— От души надеюсь, Дучесс, что вам повезёт!
— Значит, вы не верите, что я хочу этого? Или вы думаете, что не сдержу собственного слова?
Шериф, внутренне я изменилась в гораздо большей степени, чем это демонстрирует моя внешность!
— Значит, вы изменились?
Тут шериф поднялась с ощущением несколько большей уверенности и внимательнее всмотрелась в свою ужасную собеседницу. Нет, в самом деле, ведь могли же львице подрезать когти и вырвать клыки? Почему бы и нет?
— Я полностью переменилась, — повторила Дучесс.
— Я совершенно уверена, что именно так оно и есть. Вы собираетесь вернуться на ранчо Картер?
— Сначала хотелось бы повидать Линду, — пробормотала бывшая каторжница, подняла голову и улыбнулась. — Нет, я действительно хотела бы увидеть Линду! — Она посмотрела прямо в глаза шерифе. — Я хочу, чтобы она сама сказала мне, что следует предпринять в первую очередь.
Дучесс обратила внимание, что шериф почёсывает упрямый подбородок, а мысль её неуловимо начинает ускользать в сторону.
— Значит, вы всё-таки не разлюбили девушку?
— Ну конечно же нет! — Дучесс вскочила со стула и изменившимся голосом спросила: — А почему, собственно, я должна была это сделать?
— Да нет, никаких причин к тому вроде бы нет, — процедила шериф сквозь зубы, как будто кто-то сунул ей под самый нос револьверный ствол. — Я думаю, что в данном случае вообще никаких причин не существует!
— Мэм! — горячо воскликнула Дучесс, постепенно теряя выдержку и бледнея. — Вы намереваетесь сказать мне что-то важное?