Бандитские повести [СИ]

Мы вошли внутрь ржавого, мрачного и запущенного железного бокса. Чтобы было светло, Лёша оставил дверь открытой.

— Вот она, — кивнул он на прикрытый брезентом автомобиль. — Никогда на новых не ездил, всё на подержанных. Первая нулёвая у меня.

Он сдёрнул с автомобиля брезент и любовно погладил корпус. Машина была как машина — обыкновенная, тёмно-синяя. Я не мог разделить его любовных чувств — я не испытывал к автомобилям никакого интереса и вообще не понимал, почему люди относятся к ним с таким пиететом. При слове «автомобиль» перед моими глазами скорее вставала картина сморщенного железа со сгоревшими в нём людьми, а не машины, лихо и элегантно мчащейся по шоссе.

— Сразу поедем, или винца отхлебнём? — спросил меня Лёша.

— Что за вино? — деловито спросил я.

— Настойка. Домашняя.

— Давай, — пожал я плечами в знак того, что не возражаю.

Лёша достал из кучи каких-то банок, стоявших в углу у стены, одну, оттуда же изъял невообразимо грязный стакан и плеснул в него жидкость, более походившую на машинное масло, чем на настойку.

— Подмёрзла немного, — сказал он. — С кусочками льда.

Я взял стакан и отхлебнул из него немного. Вкус у настойки был ужасный. То ли она перебродила, то ли её смешали с чем-то другим, но в горло она проходила с величайшим трудом. Кусочки льда, оказавшиеся весьма приличных размеров, хрустели на зубах.

— Ну как? — спросил Лёша, забирая у меня стакан.

— Пойдёт, — ответил я.

Он налил себе. Пил медленно, небольшими глотками. За это время я немного прошёлся по гаражу. Был он изрядно захламлён: повсюду валялись какие-то масляные свёртки, инструменты, клочки газет и тканей.

— Ну что, поехали? — посмотрел на меня вопрошающе Лёша.

— Поехали, — согласился я.

Мне давно уже не терпелось закончить нашу встречу.

Он разгрёб несколько ветхих фуфаек и освободил из-под них три неполных мешка с картошкой. Мы взяли один и закинули его в багажник. Лёша закидал оставшиеся мешки телогрейками.

Через десять минут мы остановились у подъезда моей малосемейки.

У скамейки соседнего подъезда толпилось несколько пацанов — местная шпана. Им было лет по семнадцать-восемнадцать. Некоторых из них я знал, например Виталика — ах, что за трогательное имечко! — Немова, он был самым опасным и агрессивным из них. У меня были с ним кое-какие недоразумения, не вполне разрешённые и по сей день, но в общем и целом существование этих юных бандитов касалось меня мало, всё же я был уже несколько староват для них.

— Ого, Ванька замочил кого-то! — крикнул Немов, увидев как мы вытаскиваем из багажника мешок с картошкой. — Разчленёнку прячет.

Толпившиеся рядом с ним пацаны заржали.

— Чё, Вань, не здороваешься? — снова подал голос Виталик, словно мы были старыми закадычными друзьями.

— Привет, — кивнул я ему.

Лёша исподлобья смотрел на парней.

— Кто такие? — спросил он меня.

— Пацанва местная, — ответил я.

— У тебя с ними напряги?

— Нет, с чего ты взял?

Лёша захлопнул дверцу багажника.

— Если чё, скажи. Я корешей подтяну, разберёмся.

— Да нет никаких напрягов. Так, понтуются.

Улыбающийся Виталик продолжал буравить меня своим злым взглядом.

— Картошка что ль? — крикнул он.

— Да, — отозвался я.

— Где это вы умудрились в апреле картошку накопать?

— Из погреба.

— А-а-а…

Я поставил мешок на скамейку.

— Вань, чё братву-то забываешь? — не унимался Виталик. — Выходи вечерами. Посидим, поприкалываемся.

— Времени нет.

— Да время всегда найти можно. Выходи, не забывай друзей.

— Ладно.

«Друзей!» — вспыхнуло у меня в груди секундное раздражение. Ничего себя, друзья. Я не понимал такие неумелые шутки.

— Значит, не хочешь к матери ехать? — спросил меня Лёша, когда я взвалил мешок на плечо.

— Нет, — мотнул я головой.

— Ну как знаешь.

Помочь донести мешок я ему не позволил.

Картошка оказалась промёрзшей и большей частью гнилой.

5

— Неразумные люди плодят неразумных детей. По-моему, это даже не я придумал. Ты нигде не слышала такое выражение? Не слышала? А вот мне почему-то кажется, что я слышу его постоянно. Отовсюду, со всех сторон, сутки напролёт. Словно всё вокруг так и просится объяснить человеку его неразумную природу.

— А человеку наплевать. Он ничего не видит вокруг себя, ничего не слышит, ему глубоко всё пофигу. Его завели и он тикает своими ходиками и идёт, идёт, идёт. Жара, холод, дождь, снег, землетрясения, взрывы бомб, а он движется в неведомую даль, о которой не имеет ни малейшего представления, чей образ не вполне может себе представить и придумать.