Бандитские повести [СИ]

— Такова парадоксальная диалектика существования, — с улыбкой смотрит она в мои глаза. — Не в силах выйти за пределы своих ограниченных сущностей, люди оценивают окружающие их явления лишь в двоичной системе: плюс и минус. Чаще им видится минус, потому что они слишком слабы, чтобы поверить в великолепие замысла и его осуществления — замысла, имя которому жизнь.

— Раньше и я, — делюсь я с ней своими мыслями, — в своей высокомерной глупости считал жизнь проклятием, адом, бессмысленным приближением к концу. И только сейчас мне открылась светлая сторона мироздания — осмысленность, цельность, значимость. Я не верю своему счастью и безмерно радуюсь, что мне удалось дожить до этого момента.

— Просто ты стремился к нему.

— Ты думаешь?

— Я уверена в этом. Я замечала это стремление, когда ты был ещё за пеленой, оно было неоформленным, неясным, но оно вело тебя за собой. Я это явно чувствовала — недаром я полюбила тебя ещё тогда.

— Мне отрадно слышать такие слова. Отрадно понимать, что душевная неуспокоенность, которую я воспринимал не иначе, как тяжкий гнёт, являлась дорогой к нынешнему просветлению.

— Главное, что ты не сдался, — гладит мне лицо Аня. — Ты терпел, ты верил. Ты не терял надежду. И судьба отблагодарила тебя.

— Я и не рассчитывал на такую благодарность! — отвечаю я ей.

Мы сближаем губы и целуемся. Аня втягивает мой язык в свой красивый рот, облизывает его и слегка покусывает. Мне хочется визжать от восторга. Мне так хорошо, что сердце заходится в груди и норовит выскочить наружу. Любимая девушка целует меня! Она красавица, она идеал, я обожаю её! Я трогаю её грудь — Аня не против, мои прикосновения приятны ей. Мы ложимся на пол. Мои руки скользят по её телу.

— Ну хватит, хватит! — Алевтина Дмитриевна встаёт с дивана и разнимает нас. — Не хватало, чтобы вы мне ещё идиотов наделали!

Идиотов… Мы с Аней смотрим друг на друга, и смех распространяется во все атомы наших тел. Мы больше не в состоянии сдерживать его — он прорывается наружу, мы сидим в разных углах комнаты, куда развела нас Алевтина Дмитриевна, и смеёмся. Смех просто душит нас, мы чувствуем, что можем лопнуть от неосторожного движения. Я падаю на спину и дрыгаю ногами, Аня старается сдерживаться и даже закрывает рукой рот.

— Идиоты! — хохочу я. — Ты слышала, она назвала нас идиотами!

— Она недалёкая женщина, — пытается оправдать Аня свою мать, — она не подозревает о других возможностях разума. Ей предложили простую трактовку жизни, в ней всё отмерено и вычислено, и она с ней согласна.

— Да, — понемногу успокаиваюсь я, — наверное, для неё так лучше. Немногие смогут справиться с пониманием других возможностей. Но согласись, забавно слышать такое. Если бы она могла посмотреть на мир моими глазами, как сильно она удивилась бы!

Алевтина Дмитриевна принимается кормить нас. Она думает, что мы промахиваемся мимо рта потому, что у нас не хватает ума донести до него ложку, но разве понять ей, что мы делаем это потому, что нам безразлична еда. Нам безразлично, будем ли мы сытыми, будем ли мы жить или же завтра умрём — да разве может задумываться о таких глупостях человек, который избавился от страха? Мы живём настоящим, нам всё равно, что будет потом, а поэтому мы счастливы.

Впрочем, мы позволяем ей проявлять о нас заботу. Алевтина Дмитриевна подносит ложку к моему рту, я проглатываю суп и улыбаюсь ей. Она отводит глаза и смахивает рукой слёзы.

— Ванька, Ванька! — бормочет она. — И за что тебе такое наказание?! Анька-то с рождения такая, а ты… Господи, ужас какой смотреть на тебя! Как я с вами жить буду? Как?

Наказание… Я перевожу взгляд на Аню, и мы снова готовы рассмеяться. Она подносит палец к губам и мотает головой. Я сдерживаю себя, раскатов смеха не получается, но не хохотнуть пару раз я всё же не могу. Суп течёт по подбородку, Алевтина Дмитриева торопливо вытирает моё лицо полотенцем и грозит мне пальцем.

— Ну-ка, успокоился! Успокоился, я говорю! А то гулять тебя не поведу.

Она достаёт из холодильника таблетки, давит их в чайной ложке и подсыпает порошок в стаканы с молоком.

— Надо прекращать это безобразие с лекарствами, — говорю я Ане. — Глупая женщина, она не понимают, что лекарства не оказывают никакого воздействия.

— Маме лучше, когда она даёт их нам, — отвечает Аня. — Она думает, что успокаивает нас, а на самом деле успокаивается сама. Не надо лишать её этой иллюзии.

— Не надо, но хочется. Хотя ладно, чёрт с ней.

Ужин заканчивается. Алевтина Дмитриевна моет посуду, мы с Аней перебираемся в зал.

— Давно хотел сделать одно дело, — подмигиваю я Ане и открываю дверцу серванта.

Там стоят мои диски. Я беру «Апокалипсис сегодня» и выхожу на балкон. Ане любопытно, что я собираюсь делать, она спешит вслед за мной. Я смотрю на неё с усмешкой, изо рта валит пар — сегодня морозно. Зима.

— Ну? — говорит она мне.

Я открываю коробку, достаю диск и запускаю его в небо. Он летит как снаряд древних дискоболов, солнце дарит ему свои искры, он удаляется от нас.

— Лети к чёртовой матери, зловредное кино! — кричу я ему вслед. — Я избавился от болезней, которыми ты хотел заразить меня!