Банк страха

— Потому что ребенок делает женщину гораздо более уязвимой. Самое жестокое оружие, которое у них есть, — это возможность доставлять страдания детям, и они очень часто им пользуются. Очень часто.

— Что вы имеете в виду? — Лина все еще не понимала ее слов до конца. Существовали, видимо, какие-то глубины жестокости, которые выходили за пределы ее воображения.

— Ты видишь вон ту женщину? — Она указала на груду костей в грязном платье. — Они требовали от нее сведений о муже, который, как они думали, участвует в заговоре против партии; она не говорила. Тогда они посадили ее с тремя детьми на вертолет, поднялись над пустыней и стали выкидывать их, одного за другим, пока она не сказала им, где прячется муж. Теперь она хочет только умереть, но они ей не дают.

А посмотри вон на ту. — Она указала на другую бесформенную массу, лежащую на полу. — Она пряталась в горах недалеко от своей деревни. Они пытались узнать у ее детей, где она находится, а дети не говорили; тогда они облили детей бензином и подожгли. Двух мальчиков, восьми и пяти лет.

— Не надо больше, — произнесла Лина. Но пожилая женщина продолжала говорить приглушенным голосом прорицательницы. У нее теперь оставалось единственное средство отмщения — говорить правду.

— И вот эта. Ее муж был лидером группы повстанцев. Они заставили его смотреть, как тюремщики насилуют ее и трех дочерей. Потом они надели его девочкам на шеи резиновые шины, намоченные бензином, и велели ему зажечь пламя. Он не сделал этого, и его застрелили, а потом заставили ее это сделать.

И вот эта, которая спит у двери. Когда ее арестовали, она ждала ребенка, а в тюрьме родила. Она не ответила на какие-то их вопросы, и они забрали ребенка у нее из рук и били его об стену, пока он не умер. Она сошла с ума и теперь только кричит и зовет своего ребенка.

Лина тихо плакала.

— Пожалуйста, не рассказывайте мне больше ничего, — просила она. — Я хочу только умереть.

— Умереть, — повторила пожилая женщина. — Да, мы все только этого и хотим. Вот и стражники говорят: «Слейма текурфак, кхатийя» («Чтоб тебя смерть унесла, несчастная развалина»). Но даже смерть не дает освобождения. Их жестокость преследует тебя и после смерти. Тебя отправляют домой в запечатанном ящике, чтобы никто не видел твоих сломанных костей и кожи в синяках, и тебя не могут подготовить к похоронам по мусульманским правилам. Есть только этот запечатанный ящик, на котором написано «Трус» или «Предатель». И это все, что ты берешь с собой в вечность. Они тебя мучают, мучают и снова мучают.

— Что мне делать? Аллах йестур?

— Сохраняй достоинство. Не давай им запугать тебя. Они любыми способами хотят заставить тебя бояться. Эти крики. Эти инструменты. То, как они разговаривают. Эти унижения. Все для того, чтобы ты боялась. Их единственное настоящее оружие — страх в твоем сердце. Все прочее не имеет значения. Если ты сумеешь перебороть свой страх, они проиграют.

— Что же мне делать?

— Будь храброй, хабибти. Будь храброй. Будь храброй.

Конвоир разбудил Лину на следующее утро, вырвав ее из объятий этой женщины. Лина завернулась плотнее в грязную простыню и хотела обернуться, чтобы попрощаться со старой женщиной, своей собеседницей. Но конвоир резко дернул ее за руку, и ей не удалось обернуться. Когда ее выводили, несколько женщин начали причитать низкими голосами. Это был плач по покойнику.

Лину отвели по коридору в маленькую комнату и оставили там. На столе были разложены синий костюм и белая блузка — ее прежняя одежда, — вычищенные и выглаженные; рядом лежало чистое белье. В комнате была раковина, мыло и полотенце. Сначала Лина подумала, что это их очередной фокус. Хотят, чтобы она была чистой и свежей перед новыми пытками. Она долго не хотела ничего делать, но, просидев минут тридцать скорчившись в своей отвратительной простыне, все же помылась и оделась. Надев новое белье и замечательный французский костюм, она вспомнила обо всех этих женщинах в лохмотьях и почувствовала себя виноватой. Но сейчас она не могла долго думать о них; она стала думать только о себе.

Лишь через несколько часов за ней пришел Камаль. На нем были те же самые синие джинсы и «плетенки» с кисточками, что и вчера. Но сегодня вместо кожаной куртки он был одет в двубортный синий блейзер. Он курил сигару «Кохиба» и был, видимо, очень доволен собой, как денди, направляющийся на вечернюю прогулку в город. Он церемонно пожал ей руку, словно приветствовал ее в клубе, членом которого она только что стала.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он. — Болячки заживают?

— Да, — ответила она.

— Вчера была ваша очередь пройти допрос, а сегодня мы решили дать вам посмотреть, как мы допрашиваем другую заключенную. Это ведь гораздо приятнее, не правда ли?

Она не ответила, а лишь молча смотрела на него. Что еще он задумал?

— Но может быть, вам не понравится смотреть. Может быть, вы решите, что вам лучше занять место этой женщины и самой отвечать на наши вопросы. Да, мы и это сможем сделать. Но только если вы будете говорить правду. Иначе достанется вам обеим.