Банкир

Все это – временно. А значит – постоянно.
Тоска, и боль, и ожидание тепла,
Вечерних глаз пьянящие обманы,
И страстью опаленные тела…
И ласковость упругого загара,
И дерзость воспаленного ума…
А утром – горький запах перегара
И жизни страх. И липкий, как туман,
Неловкий плач за пестрой занавеской,
И мысли тень: как я тебя ждала!
И новый день, как свет больничный, резкий,
Дробящийся в глазах, как в зеркалах…
И снова – вечер. Кофе и вино.
В бродяжьем ветре – стылый запах псины…
А мне твердят, что жить легко – грешно,
И в сон бредут, до хруста теша спины.
Все это временно…

Звонок телефона показался резким и злым. Девушка не двинулась с места, просто опустила книгу на пол рядом с постелью. Подняла недопитый бокал с белым вином, машинально сделала глоток, поморщилась с отвращением. После трех звонков включился автоответчик:

– Одинцова, привет. Ты или дрыхнешь, или… Где тебя носит по такой поре – представить не могу. Погода – бр-р-р-р… И еще туман. Машины – как слепые.

Короче, поздравляю с Днем варенья и вечерком забегу. Без Юрчика. Давай устроим девичник и напьемся, а? Если чего, после трех я дома. Телефонируй. Пока.

Нет. Встречаться ей сейчас ни с кем не хотелось. И с Танюшкой тоже.

Хотелось кофе, но с постели вставать… И еще – что-то щипало в носу, хотелось поуютнее забиться куда-то и поплакать, но слезы не шли – девушка словно ждала чего-то, чтобы наплакаться уже всласть.

А телефон снова прорвало:

– Ленуся, бонжур! Лешик тут рядышком и присоединяется к поздравлениям.

Как-то все в сумбуре было три дня, так и не решили, где тебя чествовать…

Может, к Джалилу? Он приглашал не раз, почтет за честь и за счет заведения. А из «лишенцев» будут только Ливан и Ахмед, ребята они широкие и вполне могут на «брюлики» раскрутиться в честь юбилея. Кстати, сколько тебе? К тому же они безо всех этих восточных прибамбасов, обрусели, по крайней мере у нас ведут себя как джентльмены и, в отличие от европеидов, не жмоты. К тому же мы там будем «спешиал гэстс», без баловства, у них с этим строго – тетка я у них авторитетная, потому как нужная: их братва вечно в истории попадает, их даже самые ленивые менты стопорят… Или – плюнем и маханем ко мне? Сварганим пирог с яблоками, а? Короче, ты именинница, тебе и выбирать… Кстати, как твои амуры с Владимиром Олеговичем?.. Ну да это я так… Что надумаешь – звякни на мобильный… – Послышался смачный звук поцелуя, и абонент отключился.

Лена вздохнула. Ощущение странное, словно она не живет вовсе, а плавно передвигается в некоем пространстве, похожем на слезливую морось за окном… И видеть никого не хочется. Совсем. Галю тоже. Хотя она и самая добрая и мудрая тетка из всех, кого Лена знала в своей двадцатитрехлетней жизни.

Галя Петровна Вострякова до двадцати девяти лет была натуральной училкой.

Как сама она шутила: «Терпеливая стерва на выданье». Ее муженек корпел в каком-то «почтовом ящике», мечтая получить от милого сердцу ВПК хотя бы двухкомнатную квартирку. А пока они жили у Лешкиной мамы с двумя близняшками в шикарной четырехкомнатной, которую свекровь разменивать отказалась наотрез:

«Вот умру – тогда делайте что хотите».

Покойный Сергеев-старший был сильно умным по поводу изобретения всяких штуковин, пригодных для массового прореживания рода человеческого и защиты землицы от перенаселения, за что стал Героем, Лауреатом и неоперабельным язвенником, и подгадал почить в бозе еще в семьдесят девятом. Но свекровь ела Гальку без хлеба и соли: Алексей Михайлович принимал сие философски, предоставив дамам чинить внутренние разборки без своего участия, запершись в папином кабинете за замыслами или гуляя с детьми по Патриаршим…

Всеобщая ваучеризация стала той ласточкой, какую ждала деятельная востряковская натура: находясь в вечном антагонизме с активной шизофреничкой Зоей Ивановной Галкиной, бессменно возглавлявшей школьный партком, она прослыла активной демократкой и, в отличие от интеллигентствующих хлюпиков, была теткой хваткой и незатейливой: помотавшись по собраниям, скоренько пробила себе средненачальственное место в ОВИРе, где демократы желали не просто «окон в Европу», но широких столбовых дорог, по которым можно было бы гнать товарняки в оба конца.