Барабан на шею!

Мать была просто неспособной к колдовству вздорной бабой, пусть и породистой: «Я вижу зависть в каждом твоем взоре, мамочка. Я слышу злобу в каждом слове. Папаша нас бросил на девять долгих лет. У него, понимаешь ли, странствия и борьба с несправедливостью… Ну, и жену-неумеху не надо терпеть… А дочери рядом с боящейся ее и завидующей ей матерью хорошо? Разве это справедливо? Да, мамочка, ты меня любишь. Душевно, сладко, медово… Но в каждой бочке меда… Зачем ты меня колотила по пустякам? Слабая клуша».

Марлен имела претензии ко всем: «Вы еще ответите. Каждый из вас. Мне. Мне!»

Она стояла на границе Дробенланда и Драконьей долины и глядела в пропасть. Мысли девушки были чернее гробовой тьмы. Марлен могла бы шагнуть вниз, но вряд ли бы позволила себе погибнуть, полетела бы. Слишком уж любила себя.

Зло клокотало в ней так, что там, в лесу, казавшемся Марлен игрушечным, чувствительные драконы вдруг разворачивала морды, смотрели в ее сторону и роняли слезы скорби.

В этот тяжелый для юной ведьмы день рядом с ней на обрыв встал человек, облаченный в белые одежды. Полы его плаща трепетали на ветру, широкие рукава бились, издавая тихие хлопки.

Острый взгляд человека изучал погруженную в мысли Марлен. Большие глаза его светились печальным интересом. Лицо, словно вырезанное из коры дерева, морщинистое и смуглое, хранило спокойствие. Длинные черные волосы были собраны в хвост и развевались, так же как и одежды.

— Дитя, я давно наблюдаю за тобой, — сказал наконец старец.

Марлен очнулась от раздумий.

— Кто вы?

Человек шагнул в пропасть, но не упал, будто ступил на стекло, а не в пустоту.

Виконтесса видела: это не дешевый эффект, а практически неосознанное проявление мастерства. Старец прошелся и развернулся к Марлен, встав напротив нее, заложив руки за спину,

— Я — Дункельонкель. Мне нужны умные, сильные, знающие себе цену люди.

— Тогда вам чрезвычайно повезло. — Девушка рассмеялась, быстро справившись с приступом ужаса.

— Хм, молодец! А кому из нас повезло, это вопрос открытый. — Дункельонкель улыбнулся, запуская руку в складки одежды. — Держи. Это не позволит никому из людей отыскать тебя магически.

Виконтесса взяла пузырек на тесемочке и надела на шею, аккуратно высвободив белые волосы.

— Вот и славно, Марлен. Для начала я подарю тебе целый народ. Правда, пока маленький. Но послушный. Ты будешь моей Белоснежкой…

Коля Лавочкин, разумеется, не знал о той исторической встрече. Ему хватило того, что хрупкая виконтесса в одночасье превратилась в жестокую Белоснежку.

Оцепеневший солдат сидел в незавершенной зале, той самой, где висел рисунок-подсказка. Пустая ложная подсказка…

Чадили четыре больших факела. Здесь еще стоял стол, за которым бородатый художник рисовал копию «причинной подсказки». Единственная дверь была заперта, за ней стояла вооруженная охрана. Мешочек с деньгами, травкой разруби-любые-путы, флейтой, формой и автоматом остался в трапезной. Страж вряд ли поддался бы подкупу. В травке не было необходимости — Колю не связали: чары сковывающего заклинания, наложенного Марлен, развеялись, как только Лавочкина бросили в зал. Флейта пригодилась бы, если заточение будет долгим, но это всё частности. Больше всего парень переживал за форму и автомат.

Но это позже, позже…

Мир перевернулся вверх тормашками. Колину башню сносило, словно ураганом: «Ложь! Ложь кругом и предательство!.. Она колдует, хотя говорила, что не способна! Она лупит и гнобит гномов, хотя со мной была чертовски любезной и милой! Она… Она пасла меня от самого Пикельбурга, и стоило бы мне отыскать Барабан Власти, она отняла бы его у меня легче, чем у ребенка! Кретин ты, Колян, самый перворазряднейший… И главное, она и не подумала отправлять письмо Всезнайгелю! А я, дурак, ждал его, как китайской Пасхи… Провела, хоть волком вой!»

И повыл бы. Он встал, послонялся, размял мышцы. Долго вглядывался в противную картину. И думал, думал…

«Как сбежать? У меня есть неиспользованное желание. Обещанию голой бабы с крылышками, конечно, верить нельзя, но что имеем, то и используем. Во всяком случае, попытаемся. Банально заказать свое освобождение? Так ведь в полночь всё вернется на круги своя: тыква, крысы… Следовательно, подарок феи можно использовать в качестве обходного, отвлекающего маневра, помня о правиле полуночи… А почему, собственно, только отвлекающего?..»

Еще Колю преследовало неприятное чувство, будто на него давят стены. Странно, такого ощущения он никогда не испытывал. Пещерная клаустрофобия нарастала, но солдат отвлекался от нее, строя планы побега.

Через несколько бесконечных часов дверь отворилась, и в зал вошел охранник. За ним вбежали три гнома. Первый принес одеяла, второй кадку с крышкой, третий еду.

Рядовой Лавочкин понял, что ему предстоит долгое заключение.