Барабан на шею!

На протяжении следующих трех минут Лавочкин вдохновенно месился с угрюмыми соперниками, Марлен не вмешивалась, стоя на пороге зала. Меднокожие гомункулусы дрались ужасно. Точнее, вообще не дрались. Они тупо шли под раздачу, норовя повиснуть на руках, вцепиться в ноги и туловище, повалить наземь и придавить. Получая в нос, они падали, но тут же вновь медленно вставали и упрямо следовали за противником. Коля, призвав на помощь дзюдошную память, проводил серии остроумных подсечек, впрочем, не входя с гомункулусами в захват — это было бы равноценно проигрышу. Наконец, солдат изловчился вернуть себе «боевой» рычаг. Оглушив пару Пупешппиллеров, он крикнул виконтессе:

— Беги к выходу! Там, за гробами!

Девушка рванула по дуге. Гомункулусы растерялись, позволив ретироваться и Лавочкину.

Медные стражи бегать не умели.

Коля и Марлен одновременно врезались плечами в закрытую дверь. Заперто.

Парень дернул за кольцо-ручку. Без толку.

Принялся колотить в доски рычагом, словно ломом. Дерево поддавалось. Сзади маячили четверо гомункулусов.

— Давай я, а ты отбивайся! — крикнула Марлен.

— Руками не отмашусь, — пропыхтел солдат.

Он отскочил от двери и набросился на врагов с яростью берсерка. Колины противники не чувствовали боли. Их мог остановить лишь расчетливый удар в голову.

Виконтесса окликнула солдата:

— Поучилось, ходу!

Дверь была открыта, Марлен вышла вон. Хромая на подрезанную колдуном ногу, Коля вывалился из страшного зала. Захлопнул дверь.

Путники очутились на склоне огромного холма. В предрассветных сумерках носился влажный ветер. Вокруг в разные стороны разбегались поля, окутанные туманом.

— Вниз! — скомандовала девушка.

Они чуть ли не скатились к подножию. Погони не было. Наверное, гомункулусам не разрешалось покидать пещеру.

— Где мы есть-то? — выдохнул Лавочкин.

— Если я не ошибаюсь, то за этим полем будет неширокая полоска леса, а за ней — Мраморшвиммер.

Когда люди говорят, что жизнь прожить — не поле перейти, они имеют в виду явно не то поле, на которое попали Коля и Марлен. Полдня путники ковыляли до леса. Порезы болели, под ногами расплывалась грязь. Зарядил мерзостный дождь. Впрочем, они и так были мокрые после «смыва».

Стремясь отвлечься от своего гадкого положения, Лавочкин размышлял о событиях последней ночи. Поужасался, вспоминая маньяка-зельевара. Содрогнулся, прикинув, каково должно быть тупому клону, пусть и краснокожему. Удивился тому, что им с виконтессой всё-таки посчастливилось вырваться. Потом мысли солдата перескочили к родине. «Лучше бы я нашу, подмосковную грязь месил, — думал он. — Домой хочется неимоверно… Когда же появится долбаный Всезнайгель? А то обложили, как волка!»

— Марлен, а ты Тиллю послала надежную птицу?

— Отличную, — пропыхтела девушка.

Потом солдат лопотал всякие нескладушки, сочиняя их в такт шагам и не особенно морочась над смыслом:

Нивы сжаты, черт возьми, рощи голы, дождик весело саднит по приколу, у меня нога болит, дома хлещет замполит, и уж точно не боржом с кока-колой.

Шум работ давно умолк на тех нивах, вышел на дорогу волк, смотрит криво.

Жрать охота, но нема, на носу сидит зима, полезай-ка в закрома, Бульба милый.

Не выходит с волком слон, зверь печален. Отопительный сезон, эх, провален. Радом топает Марлен, лыблюсь я, как Гуинплен, сочиняю этот стих гениален.

Добрели до леса. Отыскали охотничий сарай, удобный для привала. Внутри были сухие дрова и печь. Растопили. Сидели, стуча зубами, и грелись. Коля надудел курятины.

— Надеюсь, так называемая полоска леса не окажется полосищей, — язвительно сказал парень.

— Не сердись, я же только карту видела, а на ней всё мелкое. — Марлен закусила губу, — Лес не поле, обсушимся — пойдем легче.

Одежда сохла несколько часов. Путники поняли, что под вечер выдвигаться не следует, тем более усталость буквально валила с ног. Ночевали здесь же, на соломе, завернувшись в какую-то подозрительную мешковину.

Дождь, холод, непрерывная гонка от угрюмых маньяков… Иногда немецкая речь поражала Колю точностью. Например, слово «счастье» звучало коротко и метко — «глюк». Воистину, счастье есть морок.

— Черт возьми, — пробормотал солдат, засыпая. — Увеселительные прогулки закончились. Не сказка, а проза жизни, блин!.. Никакого комфорта.

Вопреки закону подлости ночью в сторожку не пришел ни разбойник, ни людоед, ни медведь. Судьба пожалела задерганных парня с девушкой.

А полоска леса была действительно узкой!

Глава 23. Мраморный поплавок, или По сю сторону Добра и Зла

В пору простуженной осени, когда тучи ложатся на небо сопливыми слоями, а в лицо беспардонно кашляет северный порывистый ветер, случаются деньки мнимого выздоровления.

Солнышко блестит, как начищенная пряжка. Стылая слякоть согревается и салютует оттепели призрачной дымкой. Унылый пейзаж светлеет, меняя цвет с бессмысленно-грязного на гордый хаки.

Именно в такой день мятущееся человеческое сознание ждет чуда.

Рядовой Лавочкин дождался.