Барды Костяной равнины

Вероятнее всего, на каждую документально зафиксированную смерть приходится дюжина, а то и сотня смертей, оставшихся не замеченными историей: в рыбацких деревнях, в горных кланах сурового севера, не видевших особого прока в грамоте и все державших в памяти, в уединенных селениях западных гор, в болотистых землях юга, известных некогда как Уэверли. Что касается школы, в ее счетных книгах упомянуты трое учеников, бежавших от жизненных тягот в тепло и уют родительских домов. Упомянуты средства, уплаченные из школьной казны лекарю за припарки и целебные травы, а также за напрасный визит к ученику, убитому сорвавшейся с башни сосулькой. Со скоростью, возможно, неуместной, его смерть покинула рамки счетных книг, послужив темой для баллады, полной дичайших предположений и домыслов.

Молчат счетные книги лишь об одном: как две дюжины учеников сумели провести губительную зиму среди укрытой снегом равнины и холодного камня, не имея возможности как следует вымыться, на скудной, однообразной зимней пище, постоянно на глазах у остальных, и уживаться друг с другом без постоянного расхода школьных средств на услуги лекаря по имени Саликс из Кайрая…

Сей день на заре
Печем мы хлеба.
В полдень у речки
Одежды стираем
И моем горшки.
Пока не померкнет свет дня,
Корзины плетем
И нижем браслеты охотникам.
С восходом луны
О наших мечтах говорим
И мертвым поем.
Затем засыпаем.
Затем видим сны.

Из «Круга Дней».

Перевод древних рун – Гермия Крили-Корбин

Открыв глаза и сделав первый вдох наутро после беседы с Декланом под луной, Найрн не думал об Оделет. Не думал о ней, натягивая сапоги. На кухне принял из ее рук миску овсянки так рассеянно, что удивил даже ее. Вид ее поднятых бровей, ее щек, вспыхнувших деликатным легким румянцем, проник в его мысли, блуждавшие где-то вдали, и он взглянул на нее в ответ – недоуменно, словно человек, освобожденный от власти чар и теперь вспоминающий их, как милый, странный, меркнущий в памяти сон.

Нет, Найрн не освободился от чар – просто одни чары сменились другими.

Теперь неотвязно преследовавшие его слова складывались из палочек и означали тайны. Он выдыхал их с каждым вздохом, чертил на земле, выводил кончиком пальца на камне, когда бы ни коснулся его поверхности: «яйцо», «трава», «холм», «нож», «хлеб»… Они, как когда-то имя Оделет, горели перед мысленным взором неугасимым ярким огнем, питаемым неистощимым запасом топлива – сокрытыми в них силами. То, что крылось за прозаическими образами языка, могло таиться, дремать до поры внутри самого мироздания, будто жизнь в скорлупе яйца, будто семя под слоем земли. И передать слову огромную скрытую силу его истинного значения каким-то образом могла музыка. Но каким? Этого Деклан пока что не объяснял.

«Круг Дней» – так называл он свои столбцы древних слов. В самом деле, с виду они были скучны и банальны, как список хозяйственных дел на заре времен. Деклан показал ему «солнце» и «луну», «стирку», «стрелу», «короля», «сову», «рубаху», «крючок» и «рыбу», «иглу» и «глаз». Найрн даже не подозревал, кто еще из учеников принадлежит к потаенному кругу тех, кому посчастливилось учиться таким чудесам. Деклан сказал, что они узнают друг друга, когда будут готовы.