Барды Костяной равнины

Вдруг по ту сторону крыши на фоне звезд возникла темная фигура. Найрн удивленно поднял брови и прижал струны пальцем, гадая, кого его музыка вызвала из ночной темноты, но тут же узнал высокого человека, закутанного в трепещущий на ветру плащ.

– Я услышал твою игру, – сказал Деклан, – и поднялся послушать. Ты не заметил.

– Я думал об этих словах, – немного помолчав, сказал Найрн. – О том, как разбудить их. Как услышать.

– Знаю. Я слышал тебя.

Найрн удивленно воззрился на него сквозь темноту.

– Что ты еще умеешь, кроме того, – хриплым от неуверенности голосом заговорил он, – как подслушивать мысли и ослепить королевское войско туманом, чтобы воины короля сами перебили друг друга? Что еще нужно уметь, чтоб стать придворным бардом в твоих землях?

– Намного больше, чем простенький вызов тумана, – неторопливо ответил Деклан. – Не настолько слепым и неопытным было войско Анстана. Я сделал все, что потребовалось: смутил умы, поднял призраков, воплотил воспоминания в реальность… Умело и храбро дрались они, эти воины. Не только ваша сторона понесла потери. Но ныне в Бельдене мир. Вряд ли от барда короля Оро вскоре попросят чего-то подобного. Бард, сменивший меня при его дворе, – превосходный музыкант, но в остальном не слишком-то сведущ. Мы надеемся, что теперь, когда Бельден объединен и все помыслы короля Оро устремлены к миру, ему это и не потребуется. В мирное время придворный бард открывает ворота королевского двора перед прекраснейшей музыкой и лучшими музыкантами, а к прочим искусствам прибегает лишь ради поддержания мира.

Найрн хранил молчание, стараясь услышать то, о чем Деклан умалчивает, то, что кроется под поверхностью его слов, но, наконец, сдался. Старый бард был слишком хитер, а сам Найрн слишком невежественен, чтобы разглядеть хоть что-то, кроме ростков амбиций, проклюнувшихся в сердце.

Наконец он сбивчиво заговорил:

– И, выучив эти простые слова, можно…

– Да, – со страстной убежденностью в голосе ответил старый бард. – Да. Их сила откроет тебе путь ко двору короля Оро. Корни языка, что ты постигаешь, уходят в его родную землю, а сила рождена здесь. Здесь ей и место. И ты будешь использовать ее при дворе так, как почтешь за лучшее.

– Но отчего ты думаешь…

– Я не думаю. Я знаю. Ты сам не ведаешь собственной силы, но даже король Оро, кое-что смыслящий в этой области, смог оценить твои задатки. В тот день, после битвы, мы позволили тебе бежать, потому что я знал: ты сам найдешь ко мне путь. Сила себя показывает – даже в тех, кто о ней и не подозревает. Вот ты и почувствовал, что я могу дать тебе многое другое, кроме музыки.

Найрн снова утратил дар речи. Не находя ни единого довода, он лишь молча дивился тому, куда завел его путь, начавшийся в загоне для свиней. Вместо него подала голос арфа: палец снова задумчиво тронул струну. Когда же он наконец поднял взгляд, Деклан исчез.

Зимние ветры завыли над равниной, раздели ее догола. Казалось, каменные домики у темной ленивой реки жмутся друг к другу в снегу среди обнаженных деревьев. Деклан сказал, что его старые кости чувствуют близость суровой поры, опустошил школьную казну, превратив дары короля в запасы провизии и дров, и приготовился к осаде. Мир с каждым днем уменьшался, съеживался, теснее и теснее сжимал кольцо горизонтов. Дни начинались и заканчивались в темноте. Носы текли, нервы натягивались, терпение истощалось. Влюбленные ссорились с утра до вечера, а ночью вновь жались друг к другу, чтобы согреться. Казалось, на свете не осталось ничего, кроме безмолвных снежных просторов огромной равнины, окружившей крохотный островок на вершине холма подобно навеки застывшему морю.

Зорким глазом влюбленного примечая причуды изменчивых, удивительных настроений зимы, Найрн учился писать ее древние слова: «огонь» и «лед», «дыхание» и «смерть», «тьма», «ночь», «конец». Полная луна сияла среди студеных звезд так ясно, что и сама по себе казалась Найрну огромным далеким словом, безмолвно хранящим тайну, каким-то образом связанную со столбцами значков, что день ото дня росли на бумаге под скрип его пера. В его голове скольжение лунных лучей над мертвенно-белой равниной становилось музыкой, и он играл ее луне в ответ, облекая в звуки слепящее сияние снегов.

Однажды утром, явившись на кухню, он обнаружил там вместо рослой спокойной красавицы, помешивающей овсянку, смуглую, хрупкую с виду незнакомку с копной нечесаных волос на голове и неожиданно светлыми серыми глазами, сверкнувшими ему навстречу из-под ровных черных бровей. Ни слова не говоря, она быстро наполнила его миску.

– А где Оделет? – спросил он, тут же, не садясь (привычка, обретенная с тех пор, как они с Оделет стали друзьями), принявшись за еду.

– Наверху, – таков был лаконичный ответ, означавший: «в комнате с огромным очагом и столами, где завтракают все благовоспитанные ученики».

– А ты кто?

– Я – Мэр, – ответила она, принявшись весьма энергично шуровать кочергой под котлом. Вялое пламя взбодрилось, охватив все поленья, до которых смогло дотянуться. – Внучка Саликс. Она прислала меня на подмогу.