Баренцева весна

– Я никому ничего не должен, – Винсент обрушил кулаки на столешницу, – все, что у меня есть, это картины, кровь, сухожилия, просто гигантское сердце, растущее, занимающее место между порогом и вечностью, чехардой и Словакией, кошкой и сапогом. Двадцать четыре часа у человека в груди. Ребра идут, спешат, никуда не торопятся. Надо добавить в свои картины юга, солнца, афроамериканцев, разборок, ножей, пистолетов. Еще, еще и еще. Влить хип-хопа и бокса, Гарлема и огня. Я разгромлен, раздавлен, растоптан, растерзан, разбит. Колеса трамвая созданы только для одного: разделять человека. Отрезать голову или ногу.

Вышел, одевшись в плащ. На улице шел парад, маршировали солдатики, самки или самцы, может быть, даже дети. Солнце светило так, будто все ему задолжали. Долги вставали над городом. Все ожидали туч.

– Как дела, молодежь, – крикнул Винсент в ухо старухе, – почем арбузы на рынке, где торговля детьми.

Женщина вспыхнула и сгорела. Пепел опустился между цветов.

– Я убийца, не может быть, я вышел в сеть, написал письмо девушке, она не ответила, а удалила страницу. Она повесилась, утопилась, выпила таблетки, порезала вены, выпрыгнула из окна. Теперь ей очень плохо, она болеет, чихает, кашляет, у нее высокая температура, ей хочется лежать и не двигаться, не мыслить, не чувствовать, а втягивать через соломинку сок. Банановый, апельсиновый, яблочный, виноградный, томатный и никакой. Из мяса, из груш, из вечности. Надо спасти ее, выломать топором дверь, рассыпать соль, сахар, перец, разбить окна, засорить туалет, включить воду, вынести компьютер, мозг, телевизор, яичную скорлупу, очистки картофеля, шелуху луковиц, гитару и настроение.

Сигарета пахнула шашлыком, мясом, проворачиваемым на углях, белком, сытостью, жаром. Винсент ощутил тепло. Он чувствовал себя высоко.

– Так низко я никогда не падал, у меня истоптанные ботинки, поношенные штаны, местами рваная куртка, дыры в карманах такие, что я не могу достать сигарет. Мелочь проваливается на глубину в тысячу метров.

Позвонила Татьяна. Ее голос звучал, как похоронный оркестр.

– Завтра я иду танцевать, после фитнес, пробежки, бокс, ланч в кафе, фотосессия, интервью, поход в банк, на восток, захват новых земель, Омска, Томска, Тюмени, Хабаровска и других.

– Увидимся.

– Не сейчас.

– Сегодня я иду в солярий.

– Я могу подождать.

– Не надо, я не приду.

– У тебя есть другой.

– У меня появился мужчина, похожий на Лондон, Париж и Нью-Йорк.

– Нельзя его отменить?

– Он вечен, он как скала, я взбираюсь на него, пока я на уровне живота, готовлю ему, кормлю и все ожидаю свыше, когда покорится мозг.

Она повесила трубку и позвонила снова.

– Винсент, ты сейчас умрешь, у тебя откажет сердце, почки, печень и легкие, лети, убегай от смерти, несись, разгоняй толпу. Ну все, а теперь пока.

Ее голос превратился в смех и исчез, будто хомяк в норе. Винсент зашел домой и прошелся босым. После чего сел за картину, желая нарисовать вечную жизнь, другую планету, людей на ней, пьющих кофе, ворующих детей, воюющих, целующих друг друга в лицо, образующих синдикаты, картели, государства, церкви, пустые места, стихи, фильмы, музыку.

– Хочется напиться, налакаться, ползти, не вставать. Когда я восстану, чтобы весь мир был подо мной, не смеялся, а плакал, роняя слезы, текущие по его щекам, падая в пыль и образуя грязь.

Закончив рисовать, огляделся вокруг. Квартира не изменилась. Чай, плита, стол, сахар, вафли, приемник, наушники, смартфон, нога на ноге, воздух, мольберт, желание, пошлость, запах члена, точней тушенки. Винсент вышел из дома, поехал, пошел к воде, там он стоял, вспоминая молодость, вечеринку, где была девушка с огромной задницей, настолько, что хотелось встать на колени и лизать ее персик, углубляясь в него, раздвигая, чтобы достать до косточки.

– Тогда можно будет посадить дерево, на котором будут висеть плоды, а точнее попы, их можно будет срывать и съедать. Ведь об этом мечтает каждый нормальный мужчина: съесть задницу девушки.

Медленно шел.

– Скоро серебро коснется висков. На улицы выйдут замужние женщины, ведя детей на прогулку. Сталин зашевелит усами. Титаник достигнет Америки. Кобейн споет на разрыв.

Он прошелся вокруг песков, думая о Татьяне. У нее есть мужчина. У Эми нет никого. Но она далеко. Не знает его, не слышит.

– Хорошо иметь женщину про запас, хранить ее в темной кладовке, среди банок, приправ и специй. Ухаживать за ней и любить.

Подъехал автобус, Винсент сел на заднее сиденье. Заходили люди, занимали места, покачивались и плыли, ехали туда, где не ждут, не находят, не ищут.

– Что стало с той девушкой, которая спросила у меня дорогу. Ведь прошло столько лет. Она умерла, или родила, или ни то, ни другое. Уехала заграницу. Все может быть. Не знаю. Из России вырваться сложно, расстаться с тяжелой жизнью, маленькой зарплатой, плохими дорогами, льдом и слоном.

Двое мужиков затеяли драку, стали бить друг друга по лицу, промахиваясь и скользя. Когда открылись двери, они выскочили на улицу, рассмеялись и начали играть в снежки.

– Я попал. Ты убит.

– Ты не мог меня поразить. Я отстрелил тебе руку.