Баренцева весна

Так прошла неделя, между рисованией и безумием, когда он зашел в вагон, положил чемодан в рундук и поехал. То есть стоял на месте, пока двигались и исчезали из виду поля, дома и деревья. Через десять часов начались железные заводы, много путей, много машин, много людей. Это была столица. Когда поезд встал, Винсент вышел на улицу, вдохнул закатное солнце, зашагал и спустился в метро, на Полицейской вышел, купил пачку сигарет, зашагал к хостелу. Позвонил организатору. Уточнил время и место для награждения, дошел до пятиэтажного дома, поднялся на лифте, зашел в дверь, предъявил паспорт. Заселился. Пошел гулять. Глядел на лица людей, которые, поступая в его глаза и мозг, проходили обжарку и становились съедобными.

– Я каннибал, мне стыдно, греховно и совестно. Но в моей голове костер. Пламя, ждущее мясо. Ничего не поделать.

Винсент знал, что многие привычки люди унаследовали от зверей.

– Тяжело в этом царстве, где лев убивает львят. А ведь ничего от бога, точнее все от него.

Перед Винсентом открылась площадь и толпа. Люди стояли на коленях. Во весь голос они прославляли еду. Одежду, зарплату, выпивку. Осанна летела ввысь и падала камнем с неба. Гробами, горами, глыбами. Винсент перешел людей, пошел по дороге, углубившись в сквер. Там пили пиво готы, скины и эмо. Будто не было вражды между ними. Будто солнце это не лимон, апельсин, грейпфрут. Винсент шел, думая, что его ноги – это ножницы, которыми он нарезает воздух, разбрасывая его. Он миновал двух девушек. Девушка-соус и девушка-кетчуп прошли мимо него, смеясь и болтая. Через час он вернулся, раскрыл чемодан, достал книгу. Начал читать Бодлера. Ночного поэта, перешедшего вброд реку, полную крокодилов. Вышедшего ко львам.

– Я не знаю, зачем я читаю этого человека, эту операцию, которую он над собой совершил, извлек из себя сердце и мозг и поместил их в книгу. Он обманул природу. Выпотрошил себя ради цветов добра. Если учесть одно. Природа учит тому, что жизнь ничего не стоит. У человека из природы торчит только голова. Человек должен вытащить себя из нее за косичку. В этом весь смысл Мюнхгаузена.

Винсент отложил в сторону книгу. Подумал о пиве, о рыбе, о вишне, цветущей в мороз. Более ни о чем. Только об этих пунктах.

– Завтра вручат награду. Надо надеть костюм. Натереть щеки луком. Смазать ботинки жиром.

Утром он шел к зданию, указанному ему. Надо ли будет выступать с трибуны или нет, буду ли волноваться, сколько дадут мне денег.

Он толкнул дверь и вошел, никого в комнате не было, стояла пустота, ничего не было, только на стене висела картина. Винсент приблизился к ней. Она висела спиной. Перевернул ее. Работа Ивана Репина. Портрет Александра Третьего. Винсент хотел позвонить, узнать, что за шутка, но не стал.

– Мне же без разницы.

Он вышел и закурил.

– Теперь я пойду назад. Я обрушу арбузы на голову первого встречного, я погружу город во мрак, я забью его до смерти, спалю, разнесу, сотру.

Первой встречной оказалась девочка, попросившая у него пятьдесят рублей.

– Зачем тебе?

– Для подарка.

Он дал и пошел быстрей. Купил водки, выпил, накрылся, плевался и матерился, пинал свою жизнь назад. Забылся тяжелым сном. Спал долго и спал мучительно. Вскочил, поспешил на поезд, взглянул на часы, остыл.

– Рано, еще есть время, можно не торопиться, а съесть хот-дог из ларька. Привести мысли в порядок, почему умерло так много людей, а он еще жив, люди умерли, как родились, теперь их под ногами полно, достаточно сойти на обочину и пнуть легкие, череп, позвоночник и сердце в виде комка земли.

В поезде достал телефон. Полистал сообщения. Поступило одно. Елена писала ему так, будто бы не писала.

– Я не вернусь, я никогда не приеду, надо было тогда, мне было семнадцать лет, но ты меня упустил, а в Барселоне можно выйти замуж за гигантского мужчину, состоящего из кафе, ресторана и клуба. Из газона, аварии и полиции. Здесь удивительные рассветы, похожие на всплеск воды, когда рыба срывается и уплывает. Здесь осьминоги выплывают на берег и торгуют собственным мясом.

Винсент ничего не ответил. Им овладела Эми. Та, что из Сша. Ее он любил, холодно и протяжно. Рисовал портреты, глядя на ее фото. Вкладывал лед и снег в каждое движение кисти, в каждый мазок. Думал о ней всегда. Он заварил доширак, подождал пять минут, начал есть, обжигаясь и дуя. Поезд врывался в ночь, вгрызался в нее, выплевывая черные куски сажи и тьмы.

– Надо будет сходить на Вернадского, отдать телефон в ремонт, а то сам собой отключается, пишет сам смс.

Вновь пришло соообщение от Елены.

– Здесь такие мужчины, один сорок восемь метров в высоту, другой сто пятнадцать метров в ширину, а третий сантиметр в глубину. Мужчины стоят под окнами. Я прыгаю в них с балкона, плыву, погружаюсь в них.