Баренцева весна

Винсент закурил, затянулся, и меж губ его потекло молоко, нет, оно не потекло, но дым, набранный в рот, оказался молочным.

– Эми необходима. С ней я смогу воспрять из бездны, заняться собой, бегать по утрам, качать пресс, бросить курить. Ее я должен целовать по утрам, всю, целиком, не оставляя ни миллиметра пространства. Но она в Сша. Далеко, чрезвычайно, сильно. Между нами киты, которые контролируют воду и женщин. Она станет женой кита, поплывет, выпуская струи воды, на север, где так же холодно, как у нее внутри. У меня вихревое сознание, в голове моей смерч. Я должен окружить ее и украсть. Унести ее прочь по воздуху. Я заклею своими картинами все стены дома, изнутри и снаружи. Я принесу свои извинения кирпичу и бетону. Их не станет, а полотна будут висеть. Держась друг за друга. Эми, ты самый назначаемый препарат на планете. Тебя прописали мне. В самых больших количествах. Хорошо, что ты не певица.

Винсент не любил певиц.

– Их сексуальность в голосе. Она уходит в звук из почек и печени, из вагины и сердца. Мне тяжело. Квартира внутри меня. Я окружаю стены.

Винсент включил телевизор, музыкальный канал. Шли новости. Ведущая безумно понравилась. С вами была Изотова. Он ринулся искать ее в соцсетях. Нашел. Но она худая. На экране ее бедра ломились от полноты, лезли вон, расходились кругами, тонули в глазах Винсента. Он написал Изотовой. Что страстью спалит ее. Что не оставит ни дерева, ни куста. Он огонь, она лес. Изотова промолчала.

– Что я делаю, господи, я должен любить Эми, которая никогда не будет со мной, а уже увлекся другой, недоступной, возвышенной. Легкой, чужой, сплошной. Как полоса, как дождь.

Винсент выключил экран. Решил рисовать картину. Примерно средневековую. С кусками плоти, костей, камней и воды. С элементами йоги, воспитания и вина. Час провел за работой.

– Мне надо делать кисти из собственных волос. Поэтому они выпадают. Я дышу, я живу, я знаю.

Винсент встал и прошелся по комнате.

– Я должен сделать свою голову телевизором. Избавиться от одного канала. Их должно быть полно. Тогда мои картины расслабятся, покажут разнообразие, на одной пойдут новости, на другой фильм, на третьей музыка, на четвертой Титаник. Всех их не перечесть. А иначе нельзя. Я должен рисовать вином, чтобы опьянять зрителя, делать его живым.

Он ходил и ходил.

– Революцию создают известные люди, не отвечая на сообщения обычных людей. Звезды против планет.

Винсент снова включил телевизор. Задавали вопросы.

– Как звали мать Ван Гога?

– Анна-Корнелия, – прошептал Винсент, – почему звали, а не зовут.

Мужчина тупил. Он сказал:

– Богемия-Иоланда.

– Это правильный ответ. Поздравляю. Вы выиграли деньги. Сорок тысяч рублей.

Винсента охватило отчаяние.

– Что они делают, что говорят. Я жив, а они оперируют трупом. Посмотрите на мои картины. Это кардиограммы. Они ничего не весят и весят сто тысяч тонн. В моей голове мертвый город. Мертвые люди в нем живут и работают. Мертвый мэр объезжает владения. Мертвый торговец продает мертвую рыбу. Мертвая женщина рожает мертвого ребенка. Мертвые солдаты сражаются с мертвыми врагами. Мертвые кошки ловят мертвых мышей. Мертвое солнце освещает мертвое море, в котором купаются мертвые дети. Мертвый Платонов пишет мертвую книгу.

Винсент достал его с полки.

– Это тупик, а не книга.

Полистал. Не прочел.

– После прочтения надо взлетать, должен быть трамплин или взлетная полоса. А у Платонова глухая стена, об которую разбиваются. Насмерть.

Винсент сделал глоток абсента. Кровь закипела.

– Надо пить в меру. Если я выпью всю бутылку, то кровь выкипит полностью. Сердце будет гнать пустоту.

Винсент уснул и увидел себя в своей школе. Все вернулись, чтобы снова закончить одиннадцатый класс. Он не мог найти паспорт. Он вытащил из ранца учебники, тетради, ручки, лаваш, чурчхелу, вино, шоколад. Паспорта не было. Он снова перерыл ранец. На пол посыпались презервативы, витамины, кастрюли, чайники, стаканы, тарелки. Полилась горячая и холодная вода. Потекла речь Сталина, сказанная в тысяча девятьсот пятьдесят втором году. Было все, кроме паспорта. Винсент выбежал на улицу, помчался по ней и проснулся. Записал в дневнике. В бога верят маленькие народы. Среди больших народов он распыляется. Каждому достается по крошке. По кусочку творца.

– Надо купить чипсы, идет дождь, надену куртку и возьму зонт.

Плохо спал, просыпался, курил, кашлял, протирал глаза, смотрел на картину, желая дополнить, переписать, стереть. Вышел, спустился вниз и поступил в поток. Навстречу шли люди, все те же, но и другие. Будто произошло соединение и в головы началась загрузка. Интернет заработал, потекли килобайты, бог начал по капле просачиваться в людей. Превращаясь в них. Которые стали более принципиальными, более вечными, более мелочными, более жесткими. Винсент купил курагу, потому что она похожа на уши. Чипсы отбросил в сторону.

– Умирать – преступление. Каждого умершего надо судить.

Мимо прошла девушка, крича: Сталина надо сместить, Сталина надо судить, Сталина надо убить. Винсент усмехнулся, сунув сигарету за ухо.