Баренцева весна

– Ходьба на ногах заменяет мне чай, – подумал он и прибавил скорость.

Сел на сорок первое искусство.

– Слова падают в меня, как в колодец. В сигареты добавляют коровью мочевину, – вспомнил слова из фильма, закурил, чуть не вырвало. – Надо бросать курить, надо рисовать и страдать, выпиливать фигуры из дерева, завязывать платок узелком.

Он нарисовал на листе гору, взобрался на нее и спустился. Скатился на лыжах вниз. Выключил фантазию, как свет в комнате. Остался наедине со старением, смертью, забвением. Отсутствием, пустотой. Вещи и предметы отодвигались от него. Уходили, сбегали. На обратной стороне Подсолнухов он написал: внутренняя биография Ван Гога. Провел ладонью по лбу. Отломил кусок от своей болезни, поднес ко рту, откусил. Начал его жевать. Адский вкус, но из детства. Тоска в виде тапочек, он надел две тоски, затворил дверь, прошагал на кухню, сполоснул лицо, помыл руки, налил водки и сока, выпил, пришел в себя.

– Как бы выразить мое состояние, но я обрастаю головой, она атакует тело, захватывает его. Будто бы все голова, сознание или ум. Тихо, тихо, – прошептал он, – ни слова про мою гениальность, ни слова про стаю ворон, про небо, пшеницу, ночь. Про золото в темноте. Так хорошо ничего не делать, а точнее изображать на картине сотворение мира, показывать весь путь, пройденный человечеством, от прибытия до конца.

Винсент захотел уснуть, час пролежал в постели, не уснул, выпил таблетку, не помогла, взял сновидение, вызвал его, как в древности огонь и как теперь проститутку, съел килограмм железа, успокоил желудок, который ждал еду, будто мать дитя.

– Сколько еще курить, не курить, спать, не спать, есть, не есть, пить, не пить.

Винсент встал и сел за работу. Нарисовал Австралию. Через дорогу прыгали кенгуру. Они напоминали бумеранг, возвращаясь назад. Материк омывали воды. Виноделие поднималось над Мельбурном. Освещало его и жгло. Опаляло, светило, грело. Сок винограда тек. Люди стояли на улицах, задрав свои головы, и влага сочилась в их рты. Горячая, красная, белая. Винсент вспомнил, как много лет назад ему врезал пацан. Боли в то время не было. Боль обожгла сейчас, нестерпимо, мучительно. Зноем дыша, горя.

– Тех, кто живет на первом этаже, давят живущие сверху. По улицам ходят люди с расплющенными чувствами и мыслями.

Винсент достал книгу. Начал ее читать. Его интересовало не только что, но и как написано автором: что – это тело, как – это душа. Так казалось ему.

– Надо есть и пить так, чтобы съеденное и выпитое становилось частью души, а не тела. Я здесь, а по городу бродят девушки, по улицам, по аллеям, к ним не подойти, в голове у них Сша, Франция, Канада, Италия, но такие, что если эти страны к ним подкатят, то получат отказ. В молодости я выбирал одну и подходил к ней, но не мог познакомиться, меня было слишком много, тысячи Винсентов стояли перед ней одной, она просто терялась, скашивала глаза, пытаясь всех охватить, но не могла. Плевала и уходила. Теперь я один, без попыток познакомиться, окунуть себя в мякоть, в вату, в кисель.

Винсент уснул. Он увидел кавказские горы. Под ними стояли люди, глядя наверх. Там были туфли, колготки, юбка и кофта и то, что внутри у них. Другими словами, женщина.

– Так не доставайся ты никому, – закричала она, подняв свое тело над головой и сбросив на камни, вниз. Винсент вскочил.

– Где семья Пьера Мишле, она села ужинать, поставила на стол помидоры, зелень, салат, мясо, картофель, рис, включила плиту, чтоб согреться, но взрыв бытового газа, прощай, я тебя любил. Все нелепей кругом, человечество похоже на дылду, на переростка, который засел в пятом классе, хотя ему место в одиннадцатом, так же умирают, так же рождаются, так же поют песни, обмотанные говядиной, тормозят, братан, подвези, ни бога, ни дьявола, их и не должно быть, пора жить самостоятельно, пора самим разрушать и творить, уходить от погони, не вдаваться в подробности, не умирать, но зачем, чтобы обрести вечную жизнь, двинуться в путь, так как стоять невозможно, шиномонтаж, вулканизация, балансировка, все то же, рождение, старение, смерть, должен быть взрыв, чтобы разнести всю планету, где будет то, чего нет, но должно быть, обязано, иначе слова, как перезрелые груши, упадут на землю и их съедят свиньи.

Он залез в сеть, знакомая набирала сообщение, отправила, он открыл его и трехглавое чудовище ворвалось к нему в дом, запылало огнем, сжигая и захватывая смартфон, который истекал пламенем, капающим на пол, бегущим, сверкая пятками.

– Нужно очень много телевидения, чтобы съесть пирожок, выпить чай, размолоть элемент коровы, включить радио, выйти на улицу, познакомиться с девушкой, выгуливающей собаку, у которой рак, которая скоро умрет, лежа на коврике и отвергая еду. Я последний из рода Ван Гогов, мои картины – Гитлер, захватывающий мир, я решаю задачи только военным путем.