Барин

Вот – когда он понял, что значит любить. Узнал наслаждение и безумие взаимности. Узнал дрожь, что охватывает оттого, что страсть заволокла сознание и рвётся наружу безумным ветром. Этой ночью, там, на лугу, Иван, испытал наслаждение, близкое к неземному. Он узнал, что значит любовь, страсть и желание. А Люба, его Люба, она словно богиня, сошедшая с неба, чтобы дать ему эти чувства. В эту ночь он узнал – настоящую любовь.

Глава 3

Утром, когда роса жемчужинами легла на стебли травы, Люба тихо встала. Посмотрела на спящего Ивана, улыбнулась. Оправила сарафан и огляделась. Солнце уже подняло желтый круг над горизонтом. Теплыми лучами оно ласкало травы, струящиеся под лёгким ветерком.

Люба не стала будить Ивана и дожидаться, пока он проснётся. Она повернула в сторону хозяйства и пошла туда, где столько лет работала. Издалека увидала стадо, что паслось на холме. Ещё немного, и птичники покажутся. Она обогнула ограды и вскоре увидала свинарник. Тут она не была уже столько времени.

По двору разлеглись свиньи, нежатся под ласковыми лучами утреннего солнца. У навозной кучи суетится женщина, рядом девчонка, в руках поросенок. Она баюкает его и смеётся. Люба улыбнулась и крикнула:

– Доброго здоровья.

– И тебе милая, – ответила женщина. Она узнала Любу и пошла ей навстречу. – Что это тебя занесло, аж куда? Барыня послали?

– Не, просто погулять вышла. А дозволишь, помогу тебе немного?

– Помоги, аль не шутишь, а то от Аринки никакой пользы нет. Играет цельный день с этими поросятами.

Засмеялась Люба.

– А чего же с ними не поиграть, ведь вон какие игривые.

Перелезла через ограду и пошла помогать в свинарнике. Да так несколько дней и гребла. Пока всё не вычистили со свинаркой Проней, не смогла Люба её оставить. А как закончили так засобиралась.

– Пойду я, а то Груня меня уже обыскалась, небось. Волнуется.

– Иди. Спасибо за помощь. Без тебя бы до следующего месяца не управилась, – улыбнулась Проня.

Заходит Люба на кухню, а Груня к ней так и кинется.

– Да где ж ты ходишь, непутёвая? Всё пропустила. Всё. И барин несколько раз лично заглядывал, тебя спрашивал. И тут такое было, никогда не поверишь, что было.

– И что же? – весело спросила Люба. Вся эта Гринина суета смешной показалась.

– Ой, что было, что было.

– Так если причитать будешь, я не смогу понять, что же было.

Груня наконец с мыслями собралась и так быстро, что порой и непонятно, стала рассказывать:

– Два дня как спозаранку созвали людей на барском дворе. Стоим, ждём, а там коляска ненашенская приехала и человек такой важный стоит, ждёт, пока соберутся. Вот как собрались, встал он на крыльцо, а там, рядом с крыльцом, и барыня, и другая. Барина искали, но он запропастился куда-то. После подошел. Так вот, важный этот на крыльцо встал и бумагу вот такую развернул, – кухарка показала размер бумаги, от головы до пояса, – и стал он эту бумагу читать.

Груня перевела дух и продолжила:

– Я-то слушала, чего он там говорил, но слова непонятные и голос у него скрипучий, в общем, ничего не разобрать. Что-то о всемилостивейшем даровании. Но в конце, это уж я сразу поняла, сказал он громко и уже не по бумаге. Теперь, говорит, вы все – вольные крестьяне. То есть свободные и никакому барину не принадлежите. Мол, сам царь так распорядился.

Слова эти сразу непонятны.

– Что это значит? – Люба спросила.

– Как это, что значит? – Груня удивилось, видно было, что и ей уже кто-то растолковал и теперь она со знанием растолковывает Любе. – Вольные мы теперь, понимаешь. Куда хошь иди, где хошь работай. Теперь наш барин – вовсе не наш барин, а сам по себе. И нет у него уже крепостных. Должон теперь нанимать за плату. А ежели работнику что не нравится, то и уйти может.

– А куда ж уходить? – не поняла Люба.

– Да куда хочешь. Куда душа твоя желает. Иди, нанимайся на работу любую.

Долго ещё Груня растолковывала Любе, что к чему, когда в кухню зашел Митька, постоял чего-то, пооколачивался и ушел, даже ничего не спросил.

Груня плечами пожала.

– Ходит тоже – вынюхивает. Тьфу.

Глава 4

Слухи о том, что царь намеревается дать волю крестьянам, давно ходили. Восстания крестьян, недовольных своевластием помещиков, их жестокостью и самодурством, происходили в последние несколько лет всё чаще и чаще. Иван Ильич знал об этом, но относился ко всему только как к досужим разговорам, не имеющим под собой ровно никакой подоплёки.

Не слишком волновался и тогда, когда узнал о создании комиссий. А когда в марте получил письмо с манифестом и положением об отмене крепостного права, так даже рассердился.

Матери дал прочитать бумаги, та и села на лавку. И как-то даже сразу осунулась.

– Что теперь будет, сыночек? Как теперь?

– Разберёмся, не волнуйтесь.

– Это что же, и землю теперь им отдать нужно.

Иван Ильич вздохнул.

– Наделы каждому крестьянину нужно выдать, а они с них оброк будут платить.

Грустные глаза матери не слишком нравились Ивану. Он и сам был не свой, а тут еще мать так жалко выглядит. Но против царских указов не пойдёшь.

– А дворовые? У нас слуги-то останутся, или и тем землю?