Бархатная кибитка

В начале восьмидесятых годов двадцатого века Прага славилась своими уличными безумцами. Впрочем, немало было и домашних фриков, но популярностью пользовались, естественно, те, что тусовались у всех на виду, устраивая one man show для зевак. Пальму первенства в этом хит-параде долго удерживал маленький старичок, известный всем как Расклейщик. А если подробнее – Расклейщик Плакатов. Он действительно являлся настоящим расклейщиком плакатов. В течение дня он воплощался в разных точках города с ведром клея и рулоном свежих плакатов под мышкой. Облюбовав то или иную стену или же тот или иной забор, он ставил на землю свое ведро, доставал кисти – и тут начиналось шоу. Действо, неизменно собиравшее небольшую толпу зрителей, заключалось в том, что он мастерски (и в то же время гипертрофированно-карикатурно) изображал гениального живописца за работой. Придирчиво и неторопливо выбрав место, где должен быть наклеен новый плакат (там, как правило, уже виднелся какой-то старый плакат, наклеенный нередко самим же Расклейщиком несколько суток назад), Расклейщик на некоторое время застывал перед ним, погруженный в самое что ни на есть сосредоточенное созерцание. Иногда он выбрасывал вперед руку, как бы что-то вымеряя пальцами на избранном участке стены, иногда закрывал глаза и так цепенел, словно бы вчувствоваясь в тайные вибрации этого места. Порой в результате этих глубочайших медитаций место отвергалось: гневно тряхнув головой (над которой трепетал высоко вздыбленный ореол легких косм), он как бы говорил себе: «Нет, не то! Ошибка…» – после чего подхватывал свое ведро и отправлялся на поиски иной, правильной, стены или иного забора. Но если место все же не обманывало его ожиданий, тогда он встряхивался всем телом, как бы пронзенный молнией вдохновения, решительно хватал кисть, порывисто обмакивал ее в ведро с клеем, затем подбегал к стене и делал первый мазок. Затем снова отбегал на приличное расстояние, запрокидывал голову, прищуривался и долгим, придирчивым взглядом оценивал совершенное им смелое деяние.

Наконец, удовлетворившись, он опять бросался в пучину творческого угара и с отвагой, граничащей с безумием, резкими, бескомпромиссными ударами кисти наносил несколько экспрессивных мазков. Эти полупрозрачные, клеевые мазки производили на него столь потрясающее воздействие, что после этого он застывал надолго, вглядываясь в них с пристальностью орла. Он наклонял голову то в одну, то в другую сторону, нервно облизывал свои сухие губы и вновь бросался в атаку. Наклеивание одного плаката занимало не менее часа, и в течение этого часа зрителям не приходилось скучать, настолько разнообразен и щедр был каскад его ужимок и гримас, изображающих полыхание гения на священном жертвеннике великого искусства живописи. Иногда он изображал яркие приступы творческих терзаний, как если бы шедевр, возникающий под его кистью, не удовлетворял его, – тогда он закрывал лицо руками или же впивался в свои спутанные волосы, а судорога горделивого отчаяния пробегала по его небольшому личику, испещренному глубокими морщинами.

Весь город знал Расклейщика. Он был таким же неотъемлемым атрибутом Праги тех лет, каким несколько позже, уже в девяностые годы, сделался в Риме подобный персонаж по прозвищу Регулировщик. В середине девяностых я часто околачивался в Риме, зависая там иногда надолго, и я постоянно видел Регулировщика – он выбирал всегда те улицы, где совершалось интенсивное движение, и стоял там среди снующих машин, делая вид, что управляет потоками автотранспорта. Все же пражский Расклейщик, несмотря на его многокрасочное безумие, был настоящим расклейщиком, то есть некая официальная структура, заведующая расклейкой по городу афиш и плакатов, извещающих о концертах и спортивных состязаниях, действительно поручала ему заниматься этим делом, и, скорее всего, ему даже платили зарплату за это. Римский Регулировщик, конечно, не мог похвастаться таким официальным статусом, он не являлся настоящим регулировщиком, никто ему это дело не поручал, но относились к нему терпимо, и я никогда не видел, чтобы копы в оливковых или черных униформах пресекали его одинокую экзальтацию. Выглядел Регулировщик покруче и пофактурнее, нежели Расклейщик: долговязый, в замусоленном дирижерском фраке, в коротковатых черных штанах. Но самой яркой его приметой было чучело некой птицы, укрепленное у него на голове. Не припомню сейчас, что это была за птица, но ей явно выпала нелегкая судьба: чучело выглядело крайне ободранным и жалким. Может быть, это даже был орел или какой-нибудь сокол, в общем, довольно крупное пернатое, но в состоянии полураспада. Почему безумцы так часто щеголяют в коротковатых штанах? Вспоминается сумасшедший дядюшка из феллиниевского «Амаркорда».