Бархатная кибитка

1 августа 2000 года, в День независимости Швейцарской Конфедерации, я пошел посмотреть на салюты. Я обитал тогда в городе Цюрихе, по адресу Нептунштрассе, 10. Пока я любовался фейерверками и пил белое вино, некий неизвестный человек залез через окно в мою комнату на первом этаже. Вернувшись с праздника, я обнаружил комнату свою в полном хаосе: все мои вещи брошены на пол, карманы курток и штанов вывернуты наизнанку. Коробочка, где хранились мои святыни, валялась на полу открытая. Неизвестный забрал магендовид и крестик, а иконку Богородицы и фигурку Будды почему-то не тронул. Загадочно, не правда ли? С магендовидом понятно – он был золотой, с жемчужиной. Но зачем он забрал дешевый алюминиевый крестик? Почему не взял ценную старинную иконку? Кроме крестика и магендовида, не пропало ничего. Он искал, наверное, деньги, но денег там не было. Странный шмон он там устроил. Меня больше всего заинтересовала коробка с чайными пакетиками. Неизвестный извлек пакетики с чаем и надорвал каждый из них, а затем расшвырял по паркету.

Дверь соседней комнаты была распахнута. Я зашел. Там практиковала одна хмурая и неприветливая швейцарка, психиатр и психоаналитик. Это был ее рабочий кабинет, жила она в другом месте, а на Нептунштрассе принимала пациентов. В этом безлюдном кабинете я увидел нечто, проливающее определенный свет на возможные причины загадочного вторжения. В большом шкафу у этой швейцарки-врача стояли твердые коробчатые папки, в которых содержались досье всех ее пациентов. Все эти папки были вскрыты, выпотрошены, брошены на пол, документы устилали собою паркет. Теплый летний цюрихский ветерок гулял по безлюдному кабинету, изливаясь из взломанного окна.

Полагаю, таинственный вторженец являлся одним из пациентов этой швейцарской женщины. Скорее всего, его интересовало собственное досье. Как бы то ни было, он продумал свое вторжение, выбрав вечер, когда весь город был оглушен фейерверками. Люди смотрели в небо и пили вино, пока он взламывал окно кабинета, скрывая звуки взлома в грохоте праздничной канонады.

Но зачем он вскрыл пакетики с чаем? Зачем украл крестик и магендовид? Я не располагаю ответами на эти вопросы. Он забрал только абстрактные символы – крест и шестиконечную звезду Давида, а более фигуративные святыни (иконку и Будду) не тронул. Может быть, он был мусульманином? Генетическим иконоборцем?

Линда Спящая примкнула к нашей детсадовской шайке потому, что другие дети не желали играть с ней. Ее избегали, несмотря на ее красоту, несмотря на волшебное сияние ее необычных больших глаз глубокого темно-синего цвета. Но редко кому-либо удавалось заглянуть в эти поразительные очи: Линда неохотно поднимала веки. Предпочитала держать глаза закрытыми. Больше всего она любила спать. И обладала особым даром – спать везде и всегда. Когда мы играли в наших дворах, она обычно устраивалась на какой-нибудь лавочке и лежала там, как труп. Более ленивого и инертного создания, наверное, еще не видывали московские дворы. Двигалась она медленно и плавно, как медуза в соленой воде. Ничто не могло ее заинтересовать: ни конфеты, ни бродячие котята, ни сказки, ни самые увлекательные игры. Прекрасный ее рот исторгал из себя только редкие и скудные слова, да и те произносились с трудом, как бы сквозь дрему. Лишь наша «богемная» шайка могла интегрировать в себя столь сонное и равнодушное ко всему существо.

Антон Замороженный казался ненамного живее Линды. Но если она была спящей синеглазой медузой, то Антон выступал в роли светлоокого ледяного истуканчика. На лице его лежала печать вечной оторопелой печали. Линда могла хотя бы изредка хихикнуть во сне, но Антона Замороженного я никогда не видел улыбающимся или смеющимся. Он обладал очень высоким, бледным, слегка выпуклым лбом, но что варилось за этим фарфоровым экраном – этого не знал никто. Немногословный, малоподвижный, застенчивый ребенок-интроверт. Двигался он как робот. Как маленький, головастый, очень бледный робот.

Относился я к своим друзьям по-разному. Я восхищался прыгучестью и вертлявостью Пети Геллера, настоящего непоседы и живчика. Я обожествлял Линду и ее вечный сон. Тип-Типунечка и Замороженный не вызывали в моей душе особых эмоций. Но Ерошку и Костю Воробьева я обожал невероятно. И они обожали меня. Это были мои любимые друзья детсадовского периода.