Бархатная кибитка

Французский гобелен восемнадцатого века висел на стене, и на нем, данный в тонах сепии, проступал слегка выцветший сказочный сад: павильоны, гроты, замшелые статуи, оглянувшиеся в застывшей пляске, изогнутые мостики над потоками, фонтаны, искусственные водопады, узкие беседки-пагоды. В уголках этого сада прятались влюбленные парочки, вершились поцелуи украдкой, кто-то подавал кому-то веер, дудочку или потерянный платок, фавны-вуайеристы выглядывали из сплетенных ветвей, а в глубине лиственных коридоров теснились придворные комедианты: пьяные арлекины вперемешку с игривыми коломбинами. Сутулые дотторе в широкополых шляпах плясали на комариных ногах среди тканевой ветоши, заплаканный Пьеро сжимал в руках потерянную дамой перчатку… Короче, кто бы там ни теснился и ни целовался на этом гобелене, все они блаженствовали в своем остановившемся мгновении. Но Чика уничтожила и этот выцветший рай. Гобелен предназначался для дворцовых покоев с высокими потолками, поэтому не мог развернуться в полный рост на стене нашей скромной советской квартиры: нижняя часть грациозного сада загадочно скрывалась за низкорослым шкафчиком, и под ногами этого шкафчика скручивалась в тяжеловесный рулон, видимый лишь тому любознательному человеку, которому приспичило встать на колени и заглянуть под шкаф, почти прижимаясь щекой к светлому лакированному паркету. Я это проделывал нередко, потому как в мои обязанности входило выметать оттуда пыль длинным растрепанным веником. Но Чика так умело и хитроумно распределяла по квартире очажки своей вони, что я не заметил ее уловок, направленных на уничтожение гобелена. Как-то так ей удавалось тонко и злокозненно ссать на нижнюю часть гобелена, что весь он заболел каким-то загадочным тленом, и его вынесли на помойку.

До сих пор думаю (хотя это и может показаться детским суеверием), что уничтожение Чикой этих сверхценных объектов – цветка и гобелена – внесло некую зловещую лепту в дело расставания моих родителей. Как раз тогда различные тени стали замутнять собой сияние их взаимной любви, появились размолвки, долгие препирательства из-за пустяков, тяжеловесные ссоры, вспыхивающие без видимых причин.

Все это в результате привело их к разводу, но произошло это не сразу, через некоторое время, а у Чики между тем имелась в запасе еще одна специальная пытка, предназначенная лично для меня. Она быстро поняла, что я склонен относиться к животным с избыточным трепетом, что я подвержен мучительному страху за их жизнь и благополучие. И вот она стала изощренно измываться надо мной. Когда мы с ней оставались в квартире одни, она забиралась на перила балкона (а жили мы на одиннадцатом этаже) и там начинала выделывать всяческие акробатические трюки. Например, вращаться за своим хвостом. Я взирал на это как под гипнозом, не осмеливаясь приблизиться и стащить ее оттуда, – мне казалось, я могу вспугнуть ее неосторожным движением, и она свалится в пропасть. Я ненавидел ее, но все же мысль о том, что она может разбиться вдребезги, наводила на меня дикий ужас. И так она вращалась и танцевала на перилах балкона, постоянно пристально наблюдая за моими терзаниями своими змеиными глазами, в которых пылала холодным огнем лютая, космическая злоба.

Когда мои дядя с тетей вернулись из своей полугодовой отлучки и забрали Чику – случился праздник! Входить к себе домой и осознавать, что по твоей квартире не слоняется злобный демон, гибкий мелкий желтоглазый бес – это безусловное блаженство. Наша семья вышла с большими потерями из этого полугодичного испытания. Погибла Роза, погиб гобелен, трещинка пробежала по союзу моих родителей, а сам я потерял веру в то, что все кошки прекрасны. И на руках моих долго еще не заживали глубокие царапины, оставленные ее когтями.