Бархатная кибитка

В августе родители забрали меня из летнего детского сада, и остаток лета мы прожили на даче в Ильинском. Родители сняли дачу – маленькую, темную, невзрачную, но эта дача казалась мне раем. После летнего детского сада я две или три недели молчал. Просто не произносил ни слова. Так подействовало на меня пребывание в детском концлагере. Я молчал вовсе не для того, чтобы выразить свой протест, молчал не в отместку – я радовался обретенной свободе, радовался родителям, я улыбался и излучал блаженство, но механизм произнесения слов на время сломался во мне. У меня как-то выморозило язык в то жаркое лето. Потом язык разморозился, и я снова стал разговорчивым малышом.

Первое, что я сделал после своего освобождения, – я пошел в лес и там отпустил своего Степана на волю. Вкусив горькой и безрадостной несвободы в детском концлагере, я не желал быть тюремщиком любимого колючего существа. Я отпустил его, но это не избавило меня от мучительных страхов за его жизнь.

В общем, животные сводили меня с ума. Они казались мне слишком хрупкими, слишком уязвимыми. Я слишком сильно любил их, и моя любовь была отравлена горечью волнений и ядом сострадания. Думаю, даже если бы я стал обладателем акулы или свирепого тигра, я все равно волновался бы за своих питомцев, не зная покоя ни днем, ни ночью.

Люди не вызывали у меня таких терзательных беспокойств. Конечно, я нередко волновался за своих родителей, поджидая поздними вечерами их возвращения домой. Но, за исключением этих моментов, я не особо беспокоился о людях. Мне казалось, они могут за себя постоять. Люди представлялись мне хитрыми, изворотливыми и на все способными. Вообще, достаточно прочными. А вот животные мне таковыми не казались, и я ощущал какую-то гипертрофированную и ужасающую ответственность за них.

Среди своих детских товарищей я не пользовался репутацией добряка. Хотя я в любой момент мог с легкостью отдать им любой неодушевленный предмет, мне принадлежащий (что я и делал постоянно), но добрым я им не казался, поскольку был чересчур смешлив и насмешлив, постоянно кого-то дразнил и над кем-то издевался и, кажется, в раннем детстве ранил немало ровеснических душ своими кривляниями. Но стоило мне увидеть животное, как я тут же превращался в какого-то сумасшедшего подвижника, в трепетного и бескорыстного влюбленного. Ради животных совершал самые различные поступки, в том числе достаточно оголтелые.

Когда на берегах водоемов я замечал рыбаков, сидящих с удочками, я тут же начинал ошиваться возле них, делая вид, что меня интересует рыбалка. Но цель моя была совершенно иной: если рыбак отвлекался, я хватал только что пойманную рыбу и кидал ее обратно в речные, морские или озерные воды. Так спас я немало рыб, рискуя быть отпизженным за злостное хулиганство.

Однажды (уже в начальных классах школы) я шел по городу со своим школьным портфелем и вдруг увидел тетку, которая преследовала мышь. Низкорослая, жирная тетка в больших сапогах гналась за убегающей мышью, пытаясь наступить на нее и раздавить своим громоздким каблуком. Не успев подумать ни о чем, я подбежал к этой незнакомой тетке и изо всех сил ударил ее портфелем в лицо. Причем, помню, специально ударил замком наружу, чтобы максимально травмировать лицо этой женщины выпуклой металлической пряжкой портфеля. После этого я тут же убежал со всех ног, не оглядываясь. Бегал я быстро, ноги у меня были длинные и часто спасали меня от разных злоключений. Так что тетке-кубышке было меня не догнать. Помню, как она изумленно вопила за моей спиной.

В общем, я был в раннем детстве стихийным зеленым радикалом, хотя ничего не знал о зеленом движении. Впрочем, встречались среди моих детских знакомых и более радикальные зеленые, чем я. К ним относился, например, сын известного в те годы барда Булата Окуджавы, с которым я познакомился в Коктебеле, в доме творчества. Сына Булата Окуджавы тоже звали Булатом Окуджавой, то есть он был Булатом Булатовичем, но мы в нашем детском кругу называли его Булкой. Этот Булка был заядлым экологистом и борцом за природу. Весь литфондовский парк был оклеен прокламациями и призывами, которые заботливо изготовлял и распространял Булка. Берегите природу! Не мните цветы и зеленые насаждения! Не обижайте животных и птиц!

Булка являлся настоящим энтузиастом и делал это все по собственной инициативе, без какого-либо внешнего побуждения. Несмотря на схожесть наших взглядов, мы с ним особо не дружили. Булка был постарше, и сейчас я даже не могу вспомнить его лицо. Зато его прокламации хорошо помню, написанные разноцветными буквами, иногда снабженные небольшими убедительными рисунками.