Бархатная кибитка

Хомяки болезненно проникали в мои сновидения. В бодрственной реальности мне удалось не допустить их размножения в нашей квартире, но во снах моих они размножались безудержно. Почему-то все они были белые с красными глазами, они выбегали изо всех углов, они струились по книжным полкам, по сервантам, по этажеркам и кроватям, они выглядывали из цветочных ваз, они постепенно заполняли всю квартиру, а затем и весь наш дом – семнадцатиэтажный дом на ножках. Их полчища лились по лестницам, вращались в лифтах, кишели на лестничных площадках. Все заполнялось белизной с вкраплением красных бусинок.

Поскольку на данном отрезке нашего повествования мы ненадолго отступаем от животных реальных в сторону животных сновиденческих, следует сделать следующее немаловажное замечание: сновидение предоставляет нам возможность не только общаться с животными, но и превращаться в них, быть ими. Так от века поступали герои сказок, а сновидец по самой природе своей является сказочным персонажем.

Возвращаюсь к сновидению о лавине живых белых хомяков, затопляющей собою семнадцатиэтажный дом. Я собираюсь вплести в ткань данного романа (причем вплести грубовато, прямолинейно, без какой-либо филигранности) два письма, посланные мною из Праги летом 1983 года. В одном из этих писем описывается парк, затопленный морем живых белых мышей. Такого рода фантазмы или же такого рода сновидения относятся к категории реликтовых, они (надо полагать) инсценируют воспоминания о наиболее ранних фазах эволюции нашего организма. Они напоминают нам о тех баснословных временах, когда в качестве веселых сперматозоидов (подвижных, белоснежных и невинных) влеклись мы в толпе наших столь же белоснежных и беспечных соратников к неведомой цели – к цели, о которой нам недосуг было помыслить в те сакральные, белоснежные мгновения.

Но не кажется ли вам, что вся эта распространяющаяся во все стороны белоснежность требует, в качестве уравновешивающего элемента, некоего пятна интенсивного цвета? Пусть это будет синий. Глубокий, яркий, синий цвет.