Бархатный ангел

— Так выглядит бесконечность? — шепчу я. Такое ощущение, что воздух стал холоднее.

— Бесконечности не существует, — рычит Исаак. — Есть только здесь и сейчас. Ничего больше.

— Поэтому ты такой бесстрашный? — Я спрашиваю. — Потому что ты не беспокоишься о будущем?

Он кивает. — Зачем беспокоиться о том, на что ты не можешь повлиять? Я предпочитаю тратить время на то, что могу контролировать.

— Я заметила.

Он ухмыляется. — Издевайся надо мной сколько хочешь. Мои ставки выше. Если я потеряю контроль — хотя бы на секунду — люди умрут.

Я хмурюсь. — Это не преувеличение, не так ли?

— Нет, kiska, это нет.

Я глубоко выдыхаю, пытаясь осознать, что произойдет дальше. Я понимаю, что попадаю в ловушку, думая о вещах, которые не могу изменить. Но я не уверена, что у меня есть дисциплина Исаака.

— Я не знаю, как ты это делаешь, — говорю я ему.

— Я другое существо, чем ты, Камила, — говорит он. — С того момента, как я стал мыслью в утробе матери, мое будущее было начертано для меня. Еще до того, как мой отец стал воробьевым доном, я всегда собирался быть кем-то. Я всегда собирался быть Братвой.

— Значит, ты не жалеешь об этом? — Я спрашиваю. — Ты же не хочешь, чтобы все было по-другому?

Он поднимает брови, как будто сама мысль о сожалении чужда ему. — Сожаление никуда не приведет.

— Хотела бы я иметь ту же точку зрения, что и ты.

— Ты?

Я отворачиваюсь, чтобы не дать румянцу запачкать щеки. — Я просто… я бы хотела, чтобы я так много не жила в своей голове.

Он улыбается. — У всех нас есть свои механизмы выживания.

— Что твое?

Он обдумывает это на мгновение. — Алкоголь.

Я фыркаю. — Типично.

— Борьба.

— Предсказуемо.

— … И ты.

Я смотрю на него, задаваясь вопросом, правильно ли я расслышала. Боковым зрением я вижу, как все одинаковые Исааки толпятся перед блондинкой, которая выглядит совершенно потрясенной.

Ничто здесь не кажется реальным, так что даже не страшно, когда я внезапно вылетаю из своего тела. Во всяком случае, это приятно объективно. Теперь я просто зритель, глядя на мужчину и женщину в полном одиночестве в зеркальном зале. Глядя друг на друга, как будто они единственное, что имеет значение в этом мире.

Мужчина великолепен. Воплощение греха. Темный, бурный и невероятно огромный.

Эта женщина… ну, я полагаю, что говорить о том, что она хорошенькая, лишь слегка самовлюбленно. Ее золотисто-русые волосы пышные и вьющиеся; ее зеленые глаза, безусловно, яркие, безусловно, привлекательные. Но в ее глазах все еще есть следы страха.

Нерешительность в наборе.

Она похожа на хрупкую птичку, которая, наконец, начинает понимать, что умеет летать, но все еще боится заглянуть за край бездны.

Когда я отвожу взгляд от зеркала, я вижу, что Исаак смотрит на меня с мягкой улыбкой на губах.

— Исаак? — шепчу я.

— Да?

— Я боюсь.

Все так тихо. Так спокойно.

— Что? — он спрашивает.

Я глотаю. — Все.

— Какая разница? — он спрашивает. — Страх — естественная часть жизни. Никто не может избежать этого. Это не должно менять то, что мы делаем.

— Ты никогда в жизни не боялся, — замечаю я.

Он улыбается. — Я тоже человек, Камила.

Я протягиваю руку и прикасаюсь к нему с единым дрожащим чувством. — Иногда я не уверена в этом.

Его улыбка становится шире, отвлекающе красивой. И все же я все еще замечаю, когда он обхватывает рукой мое бедро. Он собственнически сжимает меня, и, даже не думая об этом, я делаю шаг вперед в круг его объятий.

— Когда мне было семь лет, и я понял, что Богдану отрежут руку, если он не выстоит против отца… Я испугался.

Я дрожу. — Конечно, он бы на самом деле не… — Исаак смотрит на свою руку. — О, он бы сделал это. Не моргнув глазом.

Мои пальцы нежно танцуют на шрамах. Возможно, это первый раз, когда я чувствую себя настолько свободно, чтобы прикасаться к нему так, как хочу. Наша близость дает мне легкий доступ, да. Но это нечто большее.

Мне с ним комфортно.

— Ты испугался?

— Да.

— Но… не за себя.

Он пожимает плечами. — Я не боюсь за себя.

— Ты все время в опасных ситуациях.

— Я уже говорил тебе: смерть… это не то, от чего я убегаю.

— Почему, черт возьми, нет? Если есть от чего бежать, так это от этого.

— Потому что, если ты постоянно беспокоешься о смерти, ты никогда не сможешь жить.

— Вау, — протягиваю я. — Они должны положить это в печенье с предсказанием.

Он хватает меня за талию и притягивает к своему паху, чтобы я могла почувствовать его эрекцию. — Осторожно, kiska: ты будешь так говорить, и тебя накажут.

Желание прожигает меня от угрозы. Мне кажется, что единственная причина, по которой я вообще могу испытывать это желание, заключается в том, что я чувствую себя в безопасности с ним.

Исаак Воробьев заставляет меня чувствовать себя в безопасности среди опасностей.

— Я единственный человек в мире, которому ты не угрожаешь, — шепчу я. — Это ты сказал в ту ночь, когда мы встретились.

Он усмехается. — Ты помнишь.

— Конечно, я помню. Я помню все о той ночи. Особенно это.

— Это правда.

— Почему?

На мгновение он выглядит озадаченным. — Что почему?

— Почему это правда? — Я спрашиваю. — Я была совершенно чужой. Ты ничего не знал обо мне. Зачем говорить что-то настолько безумное?