Барон Унгерн и Гражданская война на Востоке

Так я бродил по тайге 3 ½ месяца, пока однажды не наткнулся на двух охотников «сайот» (сайоты (сойоты) – одно из тувинских племен, живущих в Саянских горах (Урянхайский край) и говорящее на тувинском языке тюркской группы. – Б.С.) – они меня связали сначала, а потом я пробыл у них в ауле, если можно его так назвать, некоторое время. Узнал про жизнь этих диких таежников, я им очень понравился, и они меня выпустили и добрался до Монголии. Придя в Монголию, сразу попал в отряд М. И. Щубина и полковника Казагранди, вот откуда я и знаю все эти описанные мною подробности.

После ликвидации и рассеивания отряда Шубина я направился в Урянхай, где был одно время у «Неуловимого». Когда явился Гикса, то я не верил ему. Когда неуловимый поехал к нему на празднество, я категорически отказался, и нас несколько человек благодаря этому уцелело. К барону Унгерну попал в плен, если так можно выразиться. Он меня счел за коммуниста. Посадил меня в подвал комендантского управления, вот где все эти пытки и зверства я видел сам лично, был помилован. После этого приближен был очень близко к барону. Помиловал он меня совершенно случайно.

В описании моем упоминается об одном есауле, отданном на исправление палача Бурдуковского. Так это был я сам.

Зная великолепно язык и местность, я был постоянным гонцом у Унгерна, по несколько раз бывал в разных отрядах, не был только в отряде генерала Бакича, и все сведения получил от спасшихся офицеров и от денщика генерала Бакича.

Выполнив поручения барона, я числился по бригаде генерала Резухина.

Описание жизни доктора Гея мне известно было и раньше. Мы с отцом еще раньше, до его назначения управляющим «Монголэкса», были знакомы.

Документ «Предписание поручика Гордеева» долгое время хранился у последнего. Мы с ним одно время жили вместе, почему я и дал ему действительную датировку. С этим документом Гордеев попал в плен красных и поплатился за это своей головой. Речи Копошкина мне все были понятны и я часто, будучи в отряде или приезжая гонцом, всегда выступал против Копошкина, и одно время даже был арестован. За что? До сего времени и сам не знаю! Я у Унгерна был всем, кроме, конечно, исполнения функций палача, для этого у него были особые люди. Барон любил меня за то, что я не боялся его; я, конечно, боялся его, но никому не показывал вида. Письмо, посланное Кутукте, было писано мною под диктовку Унгерна. Отряд, преследовался салопами (одно из племен Внутренней Монголии. – Б.С.), тут погибли почти три четверти народа, благодаря изрытой равнине барсуками и сурками. Кони проваливались в норы, падали, ломали ноги, а выжившие беспощадно истреблялись салопами, также в этом отступлении отряда был и я.

Рассказывая кусочек заветной скитальческой жизни, очень прошу не давать это огласки печатно в течение 15 лет.

4/III 26 г.

(л. 190–199)

В отряде было не все благополучно, люди, доведенные до отчаяния, спешно отступившие из России, были долго преследованы красными партизанами, потеряли все обозы с обмундированием, снаряжением и провиантом, да еще плюс два неудачных нападения на Ургу, на которую все так долго и много рассчитывали. Командный состав пал духом, но он боялся говорить вслух об этом, все отлично понимали, что каждое неосторожно сказанное слово будет немедленно доведено до ушей дедушки. Так они называли своего атамана Унгерна. Чека у этого дедушки было весьма образцовое, а главное никто не мог узнать, кто был чекой у барона. Да и сам барон был очень хитер. Он, чтобы просто ввести в заблуждение, очень сурово обращался с некоторыми офицерами, часто порол их за всякий малейший проступок, и все думали, что эти несчастные люди были с ним более откровенны, развязывая свои языки, а этого только и надо было барону. Виновных барон немедленно посылал в разведку или командировку, где его уже в установленном месте поджидали чекисты и с ним расправлялись, изуродованный труп случайно находили через несколько дней проезжие монголы и привозили труп и все почему-то объясняли, что несчастный был изуродован китайскими солдатами.

(л. 16–17)