Баронесса Настя

Кейда кивнула. Как раз в этот момент вошёл генерал.

— Закрепил самолёт, а то ветер поломает крылья. Тогда с ним, чёртом, не рассчитаться.

— С кем? — спросил Пряхин.

— А с ним же — Ацером. Самолёт-то был мой, да недавно двигатель новый поставил, шасси заменил, приборы новые, — всё за деньги Ацера. И что уж там моего осталось?

Пряхин хотел заварить чай, но генерал решительно поднялся:

— Лететь надо. Скоро дождь зарядит. Баронесса, хотите со мной прокатиться?

— Хочу! — поднялась и Кейда.

Они вышли вслед за метнувшимся к двери Анчаром.

Пока генерал прилаживал на плечах Кейды ремни, пёс сидел спокойно, но как только всё было закончено, Анчар прыгнул в кабину и плотно улегся на коленях Кейды. Она обняла его,

— Не волнуйся, все будет хорошо, я с тобой.

Порывы ветра ударяли по крыльям, самолёт дрожал, как в лихорадке. Генерал, развернувшись на сто восемьдесят градусов, поставил машину навстречу ветру и пошёл на взлёт. Был тот самый неуловимый простым взглядом момент, когда день встречается с ночью: солнце скатилось за холмы, сумрак сгустился, и на небе обрадовано засветились первые звёзды. Со стороны ацеровского замка тяжело и зловеще выползала иссиня-чёрная туча. Левый бок её золотили лучи тонувшего в горах солнца, и оттого она казалась почти живым таинственным существом. Из чрева тучи ударила молния, она, как кривая сабля, резанула по макушке горы, и гора будто бы согнулась, стала ниже.

Генерал повернулся к Кейде, кивнул ей и как-то не по-людски осклабился.

Это был опытный лётчик, воздушный боец, — он знал, что надо делать в этой опасной грозовой обстановке. Самолёт резко пошёл на снижение и уже через минуту катил по мокрому полю другого домашнего аэродрома, — его собственного, фон Линца.

Закончили пробежку, свернули к ангару, но налетел ветер, и машина зачертила крылом по земле, мотор захлебнулся. Тут же ударил новый разряд молнии, — самолёт швырнуло к воротам.

Фон Линц, а за ним и Кейда выпрыгнули из кабин, схватились за концы крыльев, стали заводить машину в ангар. С головы Кейды сорвало шапочку, дождь валил сплошным потоком, будто небеса разверзлись.

Кое-как затолкали самолёт под крышу, генерал закрыл ворота ангара, схватил Кейду за руку, и они вбежали в дом. Тут было светло, тепло, а за стеклянными дверями маячили головки детей, слышался голос женщины.

— Дядя, дядя! — кинулись навстречу Линцу четыре малыша — две девочки и два мальчика. Кейда, удерживая возле ноги Анчара, кивнула старой женщине, встретившей их, и перевела Восхищённый взгляд на детей-херувимчиков. Девочкам было по четыре-пять лет, и одеты они одинаково, и розовые бантики в волосах; мальчики чуть старше — семи-восьми лет — и тоже одеты чистенько, словно на праздник, и в одинаковые костюмчики. «Они — близнецы. И девочки, и мальчики — близнецы».

Она стояла возле двери, и с неё, и с Анчара лилась на ковёр вода. И Кейда, смущаясь, не знала, что делать. На выручку пришёл генерал:

— Мама! Это баронесса Функ. Кейда Функ. Дай ей полотенце, одежду и проводи в ванную.

Анчар, понимая неловкость своего положения, скромно улёгся на ковре у двери. Кейда пошла в ванную комнату и более часа приводила себя в порядок.

Мать генерала, назвавшаяся фрау Кристи, принесла Кейде шёлковый халат с белым воротничком и пригласила в соседнюю комнату, где за столом сидели все Линцы: генерал, переодевшийся в домашнее платье, и его малолетние племянники. Да, это были дети его недавно погибшего брага. Мать их, страдавшая болезнью сердца, не выдержала страшного известия. Сирот взял на воспитание Ахим фон Линц, уволенный примерно в то же время из армии за то, что в боях под Ленинградом, будучи командиром авиационной дивизии, попал в плен к русским. Гитлер чтил его как аса и выменял на русского генерала, но потом, узнав какие-то подробности, рассвирепел и уволил из армии без пенсии и пособия.

Стол был овальной формы, все Линцы сидели просторно, и фрау Кристи показала на стул рядом с генералом. Кейда машинально взяла в руку вилку, в другую нож и, оглядывая детей, похожих на цветочки, улыбнулась, чуть заметно кивнула им, словно говоря: «Я очень рада знакомству с вами, мы будем друзьями, верно?» Дети тоже отвечали улыбкой, но какой-то печальной, не детской, и Кейда заметила это, и вдруг заметила, что они бледны, худы, и глаза их грустны. Потом она обратила взгляд на тарелки. На каждой из них, и на её тоже, была положена запечённая картофелина, а на тарелках хозяина и фрау Кристи — по половинке. Не было ни хлеба, ни соуса, ни овощей.

Кейда, однако, сделала вид, что ничто её не смущает, — неторопливо нарезала картофель на мелкие кусочки.

— Простите, фрейлейн, — сказал фон Линц, — вот такой у нас стол.

Кейда ничего не ответила, она лишь ниже склонилась над тарелкой, сосредоточенно ела. Много месяцев она жила в Германии, слышала не однажды, что немцы в тылу голодали и что район Боденских Альп страдает особенно жестоко, но в лицо она голод ещё не видела. И вдруг, — в доме Линца, боевого лётчика, генерала...