Куда могла сбывать Каталония свой текстиль? В основном в Испанию и ее колонии. Остальной европейский рынок был захвачен Англией и Францией. Но к 1850-м годам испанский рынок пребывал в состоянии застоя, и при том, что Британская империя расширялась, колониальный рынок сократился до Кубы, Антильских островов и Филиппин, «надежды и будущего» каталонской промышленности. Если бы крупные текстильные нации прочно обосновались на испанском рынке, если бы власти, защищавшие местные мануфактуры, не берегли стены так, как берегли разве что голландцы свои дамбы, Каталонию ждал бы экономический крах. Этот факт лежал на поверхности, этой опасности рабочие боялись не меньше, чем владельцы фабрик, если не больше. Угроза открытия рынка для английского импорта сразу же вызвала в Барселоне возмущения против генерала Эспартеро в 1843 году. Каталонские рабочие немедленно взбунтовались, едва почуяв угрозу своей занятости.
Каталонские промышленники, при всей влиятельности на местах, робели, когда дело доходило до открытой конфронтации с Мадридом. Они боялись потерять деньги. А свое влияние они берегли только для сохранения протекционизма. И пусть они вели войну, будучи обречены на поражение, — они тем не менее сумели затянуть ее на десятилетия. Протекционизм в 1825 году стал государственной политикой. Это случилось при Фердинанде VII. Его министр финансов ввел тарифный закон, чтобы создать режим наибольшего благоприятствования испанской экономике, обескровленной недавней потерей больших южноамериканских колоний и вторжением «Ста тысяч сыновей Людовика Благочестивого». Под закон подпадали не меньше 657 запрещенных товаров. Это было слишком даже для каталонских протекционистов, но в 1841 году Мадрид издал более мягкий тарифный закон, сократив число запретных пунктов до 83. Этот акт свидетельствовал о вере либералов в свободную торговлю, пришпоренной визитом в Мадрид английского пророка свободного рынка Ричарда Кобдена.
Почувствовав, откуда дует ветер, каталонцы сплотились и организовали в 1848 году Индустриальный институт — своеобразный протекционистский комитет. Его возглавил Жоан Гюэль, могущественный хозяин компании, которая в конце концов стала называться «Maquinista Terrestre» («Наземные машины»). Начинание было не слишком удачным. Тарифный закон 1849 года сократил число запрещенных объектов до четырнадцати, хотя Гюэлю и его коллегам по Индустриальному институту и удавалось сохранять пошлины на иностранные товары, «удерживая позиции» следующие двадцать лет, пока «славная революция» 1868 года не принесла полного триумфа свободной торговле. Триумф ощущался до 1874 года, то есть до реставрации монархии. Но при всем этом о пренебрежительном отношении Мадрида к каталонским промышленникам говорит хотя бы тот факт, что «Maquinista Terrestre» Гюэля, которая к тому времени стала крупнейшим в Испании предприятием по сборке машин и специализировалась на подвижном составе, не получала от государства контрактов на железнодорожные вагоны вплоть до 1882 года.
Ни в какой другой части Испании так не защищали протекционизм — вне Каталонии было просто нечего особенно защищать, — и борьба за тарифы оказалась неразрывно связанной с вопросами о каталонских правах в целом. Протекционизм и каталонизм воспринимались в Каталонии и за ее пределами как одно и то же. В Мадриде сторонники свободной торговли высмеивали «провинциальность» каталонцев. В Барселоне за покрытыми снежно-белыми скатертями банкетными столами в муниципалитете местные промышленники поносили «вялость и бездеятельность» остальной Испании. Вопрос тарифов становился самым важным экономическим фактором каталонской политики последней трети XIX столетия. У среднего класса Каталонии утвердился свой, особенный образ мыслей. Те, кто, казалось бы, должен проявлять склонность к интернационализму, становились яростными и даже бешеными проповедниками всего местного, провинциального, традиционного, свободного от иностранных влияний в культуре (безотносительно к промышленности и машинам) и приобретали сентиментальную склонность к патриархальным ценностям старой Каталонии, которые их собственная промышленная практика и уничтожала.
Патриотически настроенный средний класс, сознающий свою экономическую силу и укорененный, обязательно захочет как-то выразить себя. Если его язык отличается от языка политической власти, он будет стремиться узаконить свой язык. Вот почему в основном борьба за каталанский язык приобрела в XIX веке такое большое значение и почему вопрос о его легитимности вышел за тесные рамки литературы в более широкие политические сферы. В Каталонии язык и политика переплетены и неразделимы.