Барселона: история города

Его воспитатель и учитель, Гаспар де Ремиса (17841847), тоже каталонец, разбогател на контрабанде продовольствия во время наполеоновских войн, а после 1814 года вложил капитал в железную дорогу. Поскольку транспорт в Испании был очень плох — худший в Европе, — Ремиса процветал. Ему еще не было сорока, а он уже имел собственный банк в Барселоне. В 1826 году Ремиса стал секретарем Государственного казначейства в Мадриде. Он опекал и всячески пестовал Арибау. К 1840-м годам начала налаживаться экономическая и бюрократическая карьера Арибау. Он принял на себя ответственность за казначейство, а потом за монетный двор, шахты и земли. Вся эта часть карьеры Арибау забыта, как забыт вклад Уоллеса Стивенса в страховое дело[32]. Арибау вспоминают за одно стихотворение, написанное в молодости и посвященное Гаспару де Ремиса. Но, может быть, полезно помнить, что «Родина», как и все культурное движение, которое за ней последовало, зародилась в атмосфере плюшевой мебели с кисточками и подкрепленных золотом банковских счетов победившей каталонской буржуазии. Движение Renaixenja («Возрождение») носилось с древними крестьянскими традициями, фольклором, народным языком, но ни в коем случае не было рабочим движением. Оно пришло из верхов новой Каталонии, из промышленных и банковских кругов. В этом отношении оно не отличалось от французского романтизма: отец Виктора Гюго был генералом, Альфонса де Ламартина — землевладельцем, Альфреда де Мюссе — правительственным чиновником высокого ранга, Альфреда де Виньи — роялистом и рантье.

Бонавентура Карлес Арибау-и-Фариольс

Ода Арибау начинается с долгого описания, размытого снимка, ностальгического обращения к горному массиву Монсени:

Прощайте, холмы, прощайте навсегда,
О, зубчатые горы там, в моей родной стране,
Горы, выступающие из облаков,
Голубые в вечном своем покое.
Прощай, старый Монсени, словно часовой
На крепостном валу, укутанный в туман,
Следящий через пропасть за могилой иудея,
За рыбацкой лодкой с Майорки в огромном море.

Эта гора — символ Каталонии, ландшафт, символизирующий дом и семью: «Когда-то я знал твой гордый лик, как знал лица своих родителей; голоса твоих стремительных потоков — как голос матери или плач сына. Но оторванный от вас в годину преследований, я не чувствую вас, как в лучшие времена. Я подобен дереву, пересаженному в другую почву, дереву, чьи плоды теряют свой вкус, а цветы — запах». В Мадриде банкир изнывает, изображает из себя узника. (Надо помнить, что в Мадриде Арибау удерживал только бизнес.) «Что мне моя жизнь, если злая доля увела меня к башням Кастилии, если мои уши не слышат больше песен трубадуров, пробуждающих в груди множество воспоминаний?» Именно язык, 1а lengua llemosina[33], создает это чувство принадлежности, каталонское самосознание. Из мадридской «ссылки» голубой хребет Монсени кажется миражом, но язык — по-прежнему настоящий.

Позвольте мне говорить на языке этих мудрецов,
На языке сильных людей, которые служили королям,
Защищали свои права, мстили за оскорбления.
Берегитесь неблагодарных, которые в чужой стране
Выговаривают слова родного языка без слез,
Тех, кто думает о своих корнях без острой тоски
И не снимает со священной стены лиру своих отцов!

Этот поток патриотических образов в следующие полвека наводнил произведения каталонских писателей. Идеализируемое феодальное прошлое, утраченные силы; мудрость, погребенная, как меч под камнем, в каталонской истории; очаг и лира предков, которую надо снять со стены, — все это родной язык. Язык для Арибау — среда, в которой преломляется национальный опыт. Только на каталанском может он думать.

Свой первый детский крик я издал на каталанском.
Тогда я сосал сладкое молоко своей матери.
Каждый день я молюсь Богу по-каталански,
И каждую ночь во сне слышу каталонские песни.
Оставшись один, я разговариваю со своей душой,
И она говорит по-каталански, она не знает другого языка.
И губы мои не лгут, они не умеют лгать на этом языке.
И слова поднимаются из самой груди.