Арибау дал каталонизму его символический
В нем он страстно призывает к возрождению «нашего древнего, мелодичного и богатого языка, который, к стыду нашему, гибнет и стирается изо дня в день», как языка литературного. Возможно, тратить время на стихи среди ужасов карлистской войны выглядело «экстравагантным, абсурдным анахронизмом». Возможно, поэт был просто-напросто эскапистом, «бессердечным предателем, матросом, который, спасшись от шторма, поет на скале, пока его братья борются с волнами и исчезают в пучине». Как бы то ни было, Рубио писал, что надо сделать усилие, потому что будущее Каталонии зависит от осознания ею своего прошлого. А язык — ниточка между прошлым и будущим.
Рубио называет длинный ряд поэтов, от Гильома Аквитанского до «скромного Арибау», — иные безымянны или забыты, иные покрыли себя славой, но все они принесли себя в дар языку, «этому огромному и священному памятнику прошлых веков; о нем, словно о мексиканских пирамидах, для которых каждый приносил свой камень, можно сказать: "Все строили их, но никто не поставил на них своего клейма”».
Трудно ли писать стихи на языке, «грамматика которого едва определена»? Без сомнения. Но можно ли «нашу прошлую славу и подвиги наших предков перевести на испанский»? Кто, положа руку на сердце, осмелится сказать, что испанский — верный инструмент для сугубо каталонской мелодии? Всем этим риторическим вопросам Рубио противопоставил другие: неужели каталанский — столь подлый и скудный язык, что не стоит изучения? Разумеется, нет. Каталонские хроники не менее богаты и разнообразны, чем у других народов. У нас «огромная галерея трубадуров, отцов современной народной поэзии», и их сочинения когда-то повлияли на всю Европу, на томившегося от любви Петрарку, на «ужасного» Данте. Говоря о том, как век с четвертью назад Бурбоны завоевали Барселону, Рубио напоминает своим читателям:
Наши предки сражались… защищая свои древние права, проливали реки крови, обагрили ею стены, площади и церкви этого города, чтобы передать своим внукам закон и язык, которые оставили им их родители. Прошло так мало времени, а потомки забыли не только их жертву, но и их самих. Эти неблагодарные стыдятся говорить по-каталански, словно преступники, которых застигли на месте преступления.
Кто способен оценить достоинства языка? Только писатели: «Никто не может судить о богатствах шахты, кроме тех, кто спускается в ее недра… до самого дна». Каталанский язык был воскрешен спустя несколько поколений (Рубио, когда он писал приведенные выше слова, было двадцать три года), и те, кто воскресил его, чувствовали свое единство со средневековым прошлым.
Это прошлое в десятилетия «Возрождения» в Каталонии раздували в миф. В сравнении с каталонскими фантазиями о Средних веках романы сэра Вальтера Скотта или «Королевские идиллии» Теннисона — почти реализм. Читатели будущего, думал Рубио, будут «потомками тех бродячих музыкантов, что ходили из замка в замок, развеивая скуку баронов в мирные времена, а в военное время меняли свои фригийские колпаки на шлем, поэтов-рыцарей, тех, которые клали к ногам своих дам серебряную розу, завоеванную в поэтическом турнире, с той же легкостью, с какой приносили им ленточки за храбрость, полученные на турнире рыцарском… Они проводили свою жизнь в сочинении любовных песен, молитвах и рыцарских подвигах».
Рубио верил, что Каталония, хотя и не могла рассчитывать на политическую независимость — ей не хватало для этого экономической и военной мощи, — независимость культурную может и должна завоевать. Нужно поощрять творчество на каталанском языке, как его поощряли в Средние века: так возродим поэтические состязания