Барселона: история города

Традиционная любовь к фольклору — естественно, более сильная в сельской местности, чем в городе, — находит свое выражение и в другой очень давней черте каталонцев, их пристрастии к группам по интересам, ячейкам, кружкам всякого рода, начиная с обществ хорового пения и кончая клубами любителей голубей. Политик не может позволить себе игнорировать подобные детали, поскольку именно такие мелочи заставляют каталонцев чувствовать себя каталонцами. Что касается спорта, то тут мощным связующим звеном является, конечно, еl futbol. В Барселоне есть две арены для боя быков, одна из них почти не используется, а другую поддерживают в действующем состоянии мигранты из Андалусии и иностранные туристы. Тавромахия никогда не была в Каталонии всепоглощающей страстью, каковой является южнее. Единственный каталонец-фанат, которого я встречал, это критик боя быков по имени Мариано де ла Крус, который, помимо того, является ведущим барселонским психиатром. Он специализируется, как явствует из рисунков и вырезок на стенах его кабинета, на неврозах местной творческой интеллигенции. В любой другой области Испании и мысли нельзя было допустить о том, чтобы «мозгоправ» писал о корриде. Но если хотите увидеть каталонских патриотов в едином порыве, сходите как-нибудь вечером на стадион, на большую футбольную игру — лучше всего «Барса» против Мадрида — и вы услышите, как зрители в 120 000 глоток приветствуют любимую команду, увидите, как фигуры снуют по неестественно зеленому полю, а обезумевшие летучие мыши мечутся в освещенном прожекторами воздухе.

Было бы упрощением сказать, что Ажунтамент ориентируется на Европу, а Женералитат смотрит в глубь Каталонии, но доля правды в этом, безусловно, есть. Пуйоль, например, пускается в риторические разглагольствования о каталонском характере и судьбе. Как он заявляет в одной из своих книг («Construir Catalunya», 1980):

Народ — это ментальность, язык, чувства. Это историческое явление, это феномен этнической духовности. И, наконец, это феномен воли. В нашем случае, однако, это в значительной степени язык. Первейшей характеристикой народа должна быть воля к существованию. Именно эта воля, более чем что-либо другое, обеспечивает выживание, развитие и процветание народа…

Короче говоря, чтобы быть каталонцем, достаточно закрыть глаза и сильно чего-нибудь пожелать. Народная идея сведена к «духовному единству», тогда как столетие назад говорили о каталонском народе. Но если речь идет о ментальности, языке, о «чувствах», а не о месте рождения и унаследованной культуре, тогда, значит, принадлежность к каталонскому народу — нечто приобретенное, а не обязательно врожденное. То есть к этому может стремиться любой иммигрант. Такая риторика — товар широкого потребления, ибо она обращена как к коренным каталонцам, чьи семьи жили здесь на протяжении многих поколений, так и к относительно недавно прибывшим — иммигрантам из Андалусии, их детям, а сейчас уже — и к внукам. К 1980 году такие иммигрантские семьи преобладали среди рабочего класса Барселоны. Они переехали из нищеты и убожества Андалусии в изобилие (пусть относительное) Каталонии: квартира, машина для семейных поездок, телевизор. Они были нечувствительны к традиционному зову марксизма, не говоря уже об анархизме. Идеология, определявшая настроения барселонских рабочих в 1890-е годы, теперь исчезла без следа. Первая волна рабочих-иммигрантов, когда-то обосновавшихся в Барселоне, поддерживала идею каталонской автономии, потому что та была антифранкистской, а не потому что они вдруг почувствовали, что стали каталонцами. Их дети, которые пошли в школу после 1975 года, учили каталанский и слышали его по телевизору. Большая их часть (72,6 процента всех жителей Каталонии от пятнадцати до двадцати девяти, согласно переписи 1986 года) умела говорить по-каталански. Но хотя эти люди и считали себя каталонцами, коренные каталонцы не обязательно признавали их таковыми.

V