Барселона: история города

Отдохновение от seny — это rauxa, «неконтролируемая эмоция, взрыв». Этот термин приложим к любому иррациональному поступку, проявлению дионисийского начала — например, напиться, болтаться без дела, поджечь церковь, нарушить общественное спокойствие. Праздники призваны дать rauxa законный выход. В Иванову ночь, в июне, например, по всей Каталонии горят костры, а в городах стоит непрекращающийся грохот от фейерверков, которые продолжаются до пяти-шести часов утра. Даже в Нью-Йорке по случаю Четвертого июля не бывает такой «бомбардировки». Rauxa и seny сосуществуют, подобно орлу и решке на разных сторонах монеты; их нельзя разделить, и Жоан Миро считается выразителем каталонской души прежде всего потому, что ему присуще и то и другое, и в изобилии.

Возможно, самая распространенная форма бытования rauxa — это непреходящий вкус к неприличному юмору, связанному не столько с сексом (по крайней мере, не чаще, чем принято в США, и, может быть, даже реже, чем в остальной Испании), сколько с пищеварением, и в особенноcти с его последней фазой. Озабоченность каталонцев экскрементами привела бы в восторг Зигмунда Фрейда: ни одно общество не смогло бы предоставить ему столь многочисленных и блестящих подтверждений его теории анальной ретенции. В этом смысле каталонцы напоминают весьма меркантильных японцев и немцев.

Удовольствие от удачного акта дефекации в Каталонии считается вполне сравнимым с удовольствием от приятной трапезы. «Menjar bem 1 cagar fort 1 по tingues por de la mort» — гласит народная поговорка («Ешь хорошо, испражняйся обильно — и тебе не страшна смерть»).

Все, связанное с экскрементами, имеет некую праздничную окраску, вовсе не принятую в Европе. В Праздник волхвов 6 января детям, которые хорошо себя вели весь год, дают хорошенькие мятные конфетки; плохие же дети получают саса i carbo, «какашки и уголь», символы ада, который ожидает их, если они не исправятся. Впрочем, уголь — побоку. Зато кондитеры делают специальные комочки из коричневого марципана, украшая некоторые из них сахарными мушками. Кроме того, существует персонаж под названием tio, «дядюшка», нечто среднее между французским buche de Noel и мексиканским Piñata. «Дядюшка» — это искусственное полено, внутри которого сладости и побрякушки. Его вынимают при всеобщем оживлении в Рождество; дети колотят по нему палками и кричат: «Caga, tiet, caga!» («Какай, дядюшка, какай!»), пока оно не расколется и не извергнет свои сокровища.

Если окажетесь в Барселоне под Рождество, пойдите к собору и полюбуйтесь на киоски и палатки, которые ставят перед его фасадом. В них торгуют фигурками. Здесь все, чего можно ожидать: пастухи, волхвы, Мария, младенец Иисус, овцы, волы. Но есть один совершенно необыкновенный персонаж, такого не встретишь в иконографии ни одного христианского народа. Некто в красной каталонской шапочке, barretina, сидит на корточках со спущенными штанами, и маленький коричневый конус соединяет его ягодицы с землей. Это древний оплодотворитель, в котором природа нуждается даже тогда, когда в мир является Спаситель. Ничто не может отвлечь маленького божка от его важного занятия: вернуть земле пищу, которую та ему дала. Человечек известен как caganer, то есть «какающий», и существует в нескольких вариантах: с выпученными от натуги глазами, в спокойном раздумье и так далее. Но лица большинства фигурок вообще ничего не выражают. Есть большие фигуры из папье-маше — по три фута высотой, маленькие — из терракоты, с коричневыми конусами не крупнее горошин, оставляемых мышами, — и всех размеров в промежутке. В Рождество 1989 года музей Фигейраса устроил выставку, на которой были представлены не менее пятисот caganers из частных коллекций по всей Каталонии (есть, разумеется, любители, которые коллекционируют именно такие фигурки). Выставка серьезно и спокойно освещалась барселонской прессой, со снимками одной-двух фигур крупным планом. Примерно так же в газете могли поместить, например, тотем Дэвида Смита или ню Хосепа Льимоны[11]. Происхождение «какающего» уходит корнями в глубокую древность и еще ждет тщательного изучения. Есть такие скульптуры XVI века, но странно — подобные изображения отсутствуют в средневековой живописи. Этот человечек — скорее персонаж фольклора, чем серьезной живописи. Его место — у рождественских яслей, а не в алтаре. Однако он уверенно входит в искусство ХХ века, благодаря великому и тоже очень неравнодушному к экскрементам сыну Каталонии Жоану Миро. Если вы повнимательней разглядите «Ферму», то увидите бледного ребенка, присевшего перед баком для воды, в котором стирает его мать. Этот мальчик — не кто иной, как caganer из детства Миро. Это, возможно, сам Миро, будущий автор картины «Мужчина и женщина перед кучей экскрементов» (1935).