Башня из грязи и веток

– Дэниел. – Она больше не отгоняла эту мысль. Первый приступ рыданий прошёл, и теперь она плакала беззвучно. – Я уже видела эту газету в восемьдесят шестом. Всё случилось за пару дней до моего дня рождения, и моя мама – мы с ней до этого год не разговаривали, – она вдруг позвонила и сказала, что приедет. – Миссис Эпплби судорожно вдохнула. – Я была… я была так рада. Несмотря на всё, через что мы с ней прошли, я была рада.

– Понимаю.

– Разговаривала с ней по телефону и, помню, боялась, что скажу что-нибудь не то, и она передумает. Я попросила Дэниела забрать её с вокзала. Ей было восемьдесят, а у нас была машина, и я не знаю, помнишь ли ты, но десять лет назад здесь не было никакого такси.

Я рано вернулась домой, чтобы приготовить ужин – даже свечи поставила, представляешь? Украсила стол свечами. Я. Потом пробило шесть вечера.

Потом семь.

Восемь.

* * *

«Свечи», – подумала она. И пришло же ей в голову поставить свечи.

Она гасила каждый трепещущий огонёк, сжимая пальцами фитиль: «Вот тебе, вот тебе». Затем она смела все бумажные подсвечники в форме сердечек в мусорное ведро и села за стол ждать.

Тянулись минуты, и примерно через полчаса от входной двери донёсся скрежет ключа, который пытались вставить в замочную скважину. Она считала: десять секунд, двенадцать. Наконец Дэниелу удалось войти, и, судя по доносившимся из коридора шорохам, теперь он возился с чем-то ещё, наверное, с ботинками.

Миссис Эпплби ждала.

По квартире разнеслись глухие шаги: в гостиной, в спальне. Он искал её. Когда он ввалился в кухню, она продолжала смотреть на стол, но было ясно, что он замер на месте – даже его дыхание, обычно тяжёлое, стало едва слышным. «Думай, скотина, думай».

Когда она подняла голову, Дэниел стоял в дверях с приоткрытым ртом, похожий на огромного ребёнка, сжимая в руках газету. От него разило виски.

– Как прошёл твой день, дорогой? – сказала миссис Эпплби. – Ты ничего не забыл?

Он прикусил губу и повёл газетой, словно хотел отдать её ей.

– Я… Майкл, Джордж и я – мы попали на первую полосу…

Он что-то лепетал и ещё больше становился похож на ребёнка, отчего она лишь сильнее закипала.

– Только посмотри: они пишут, что окунь, которого мы поймали на прошлой неделе в реке, самый большой…

Чем больше он говорил, тем больше её гнев сосредотачивался. Она вскочила на ноги, в два шага сократила расстояние между ними и вырвала газету у него из рук.

– Мой день рождения в субботу – это на случай, если о нём ты тоже забыл, – так что спасибо тебе за ранний подарок.

Дэниел открыл и закрыл рот.

– Мама, – сказала она. – Моя мама. Как ты мог о ней забыть?

– Я…

– Она вернулась домой. Она мне позвонила. Разговор был очень короткий.

Чеканя шаг, миссис Эпплби вышла из квартиры, спустилась по лестнице, прошла мимо входной двери, за которой виднелись деревья и мерцающие уличные фонари.

Остановившись у мусорных баков во внутреннем дворе, она посмотрела наверх, на высунувшего голову из окна Дэниела, и помахала ему газетой.

* * *

– Я швырнула её в мусорку, Джо, и я крикнула ему… я точно это помню: «Вот твоё достижение, урод. – Она снова зарыдала. – Завтра оно окажется на помойке».

После этого мы за два месяца обменялись, наверное, парой фраз, не больше. Мы начали спать в разных кроватях. А затем… затем, однажды утром… – Она провела рукой по лицу и посмотрела в окно, на далёкие призраки фонарей. – Он не вышел из комнаты. Я нашла его там, на боку, он стонал, как ребёнок. Сердечный приступ, глупее и быть не может… Через три дня он умер в больнице.

– Боже, – сказал Джо. Он встал и подошёл к ней, но явно не знал, что сделать дальше. – Ну, ну.

– На похоронах я не плакала. Знаешь, почему, Джо? Потому что злилась. Злилась всякий раз, когда вспоминала эту чёртову газету. Лиз звонила, Прю приходила каждый день, и все хотели поговорить со мной о нём. Но я не могла говорить, я была в ужасе. Я всё думала, насколько я отвратительный, злой человек – вот он, уже лежит в земле, а я всё не могу простить его за такую мелочь…

– Твоя мать была на похоронах?

– Нет. – Она соскользнула на пол и уронила голову на руки. – Нет, после мы разговаривали только раз.

– Ну, тогда, эээ, я могу тебя понять. Если бы кто-то разрушил мои отношения с матерью…

– Нет, ты не понимаешь, – сказала миссис Эпплби. – И я не понимала. Только сейчас, увидев это… фото, я поняла. Я не на него злилась, а на себя, за то, что лишила его того, что дало ему хоть немного счастья.

– Разве это бы что-то изменило? – сказал Джо. – Сердце. Он всё равно умер бы.

– Пожалуйста. – Она встала и схватила его за лацканы костюма. – Пожалуйста, молю тебя, собери его обратно. Собери.

Он помедлил, словно пытаясь понять, о ком она говорит – о том, кто грудой бумаги лежал на полу кухни, или о другом, который всё ещё был частью её.

– Я не могу. Они хрупкие создания, миссис Эп… Кэтрин. Чему мы научились с восемьдесят шестого, так это тому, что, если удалить у них даже самую крошечную часть, они что-то теряют. Называйте это как хотите… Душой. Что бы это ни было, оно уходит.

Он взглянул на неё и сказал: