Башня континуума

Поглядев на портрет Императора во весь рост, со всеми регалиями, Бенцони склонил голову, молчаливо признавая, что вполне разделяет священное негодование монарха, но не одобряет его методов. Затем развернулся и ушел, игнорируя вопли Таггерта, втыкающиеся в спину, будто острые ножи. Прошел в свой кабинет, открыл сейф, достал папку с документами — подробную летопись того, как Таггерт за три года губернаторства вдвое преумножил свои капиталы. Затолкал бумаги в портфель, щелкнув замками. Еще достал из сейфа лучевик. И успел как раз вовремя.

— Добрый день.

Сжимая в руке оружие, Бенцони повернул голову и увидел в коридоре лендлорда со свитой — это был тот самый, который Гордону в пивной рассказывал занятные байки о ведьмах. И самого Гордона Бенцони увидел тоже. Невероятно разозленного, но живого и здорового. В руках его была лучевая винтовка, видимо, любезно одолженная людьми лендлорда.

— Сегодня поутру проезжал мимо городской тюрьмы, — проговорил лендлорд, очень дружески приобняв Гордона за плечи, — слышу — тишина. «Вот забавно», — думаю. Пошел посмотреть. А это, оказывается, герр Джерсей занялся воспитанием преступных элементов. Захожу в камеру, а головорезы сидят смирные, будто агнцы Божии, а герр Джерсей отобрал у них ножи, бритвы и кастеты, и объясняет, мол, убивать, грабить и воровать — нехорошо, очень нехорошо.

Таггерт рассчитывал заставить Гордона поумерить прыть, швырнув в камеру с отъявленными рецидивистами. Напрасно. Потасовка Гордона только завела и взбодрила, кровь его бурлила от адреналина, ноздри раздувались, янтарные глаза искрили, будто провода под высоким напряжением, а заросшее рыжеватой щетиной лицо горело жаждой мщения и смертоубийства.

— Чего? Я сразу предупредил, чтобы не лезли ко мне. Вежливо предупредил. Впрочем, спасибо, что вытащили, ибо наша пенитенциарная система устроена на редкость неразумно и убого. Тюремные камеры переполнены, в то время как настоящие преступники преспокойно разгуливают на свободе.

— А что с голыми девками? — сухо поинтересовался Бенцони.

Гордон разразился площадной бранью. Надо полагать, в тех же изысканных выражениях он объяснял наголо бритым уголовникам, до чего нехорошо убивать и грабить. Впрочем, Бенцони услышал достаточно, чтобы составить ясную картину случившегося.

— То есть, бургомистр предложил тебе помощь с тем, чтобы сковырнуть Таггерта, а сам подложил свинью в виде юных девиц легких нравов. Гордон, тебе следует сменить круг общения.

— Но я работал на него четыре года! К тому же, бургомистра тоже арестовали!

— И поделом, — проговорил Бенцони холодно, — не понимаю: на что рассчитывал наш многоуважаемый столичный глава? Все равно прямо сейчас его допрашивают следователи. Допрос надолго отобьет у него охоту баловаться с юными девицами. Вместе с печенью и почками отобьет.

— Рад, что мы столь плодотворно пообщались, господа, — проговорил лендлорд, улыбаясь, — а сейчас поезжайте-ка домой, а с Таггертом мы разберемся сами.

Прищурясь, Бенцони поглядел лендлорду за спину, напоровшись на взгляды суровых и целеустремленных парней с лучевыми винтовками и плазменными дробовиками наперевес.

— Помилосердствуйте! Поймите, как только вы прикоснетесь к Таггерту, это будет сочтено актом государственной измены и мятежом со всеми вытекающими последствиями. Завтра с ближайшей военной базы Квадранта прибудет рой имперских боевых линкоров, и вряд ли ваши люди забросают имперские войска цветами… я прав?

Молодой лендлорд щелчком передвинул шляпу со лба на затылок, Бенцони посмотрел в его невозмутимое лицо.

— Господин Бенцони. Гордон…

— Чего, — хмуро откликнулся опальный политик.

— Я выступаю здесь не только от своего лица, но и от имени прочих наших крупных землевладельцев. К вам двоим мы претензий абсолютно не имеем, поверьте. Но Продовольственная Программа… это, по сути, уже неприкрытая экспроприация, как выражаются городские хлыщи. Что дальше? У нас начнут отбирать земли? Последние десятилетия мы вели себя по отношению к Двору крайне лояльно, и нынешнее недоверие к нам со стороны имперских властей расцениваем как откровенное пренебрежение, плевок в лицо. Наши прадеды и деды не потерпели бы этого. И мы не потерпим. Вы, господа, с нами или с ними.

Бенцони стиснул челюсти и мертвой хваткой вцепился в драгоценный портфель с документами, формулярами, бланками, главное — с гербовыми печатями, наделенными волшебным даром придать легитимность хоть рулону туалетной бумаги. Гордон вдруг самым чудесным образом переменился в лице. Перестав бешено искрить глазами, он ухватил лендлорда за грудки, стал что-то тихо нашептывать на ухо и, не переставая нашептывать, вывел вон.

«Портфель не отдам, — мрачно думал Бенцони, только через мой труп». Больше он ничем не мог помочь Гордону. Разве молитвой. Минут через двадцать Гордон вернулся. Можно было лишь догадываться, насколько тяжко дался ему разговор.

— Ушли?

Гордон молча кивнул. По лицу его горячими масляными струйками тек пот.

— Что им нужно.

— Таггерта в отставку. И отменить Программу. Иди, пока не поздно. Тебя выпустят из здания.