Башня континуума

— Разные… всякие штуковины… и вещи… говорит… удивительные, поразительные вещи… — произнес Гордон, делаясь вдруг очень осторожным и уклончивым. — Всякие нужные вещи… про разных нужных людей.

Видимо, Чамберс снабжал вице-губернатора эксклюзивным компроматом. Вместе с тем хитрый колдун делал и кое-что другое. Именно, заглянув в свой хрустальный шар, он сообщил Гордону, что однажды тот станет величайшим правителем всех времен и народов. Настолько величайшим и выдающимся, что затмит в своем немеркнущем величии всех диктаторов, тиранов и деспотов предыдущих исторических эпох.

— Вот что он сказал мне, — проговорил Гордон и весь засиял от удовольствия, будто ребенок, предвкушающий визит в кондитерскую.

Бенцони мрачно подумал, что, если в подобном роде продолжится и дальше, суеверный олух деревенский и впрямь достигнет невероятных политических высот. В сумасшедшем доме. Изображая Наполеона Бонапарта, завернувшись в простыню наподобие тоги. Подавшись вперед, Бенцони поводил у Гордона перед лицом растопыренной ладонью, выводя вице-губернатора из транса, вызванного сладостными видениями собственного блестящего, пусть и кровавого, будущего.

— Гордон!

— Чего.

— Избавься от Чамберса! Немедленно! Сейчас же!

— Ишь ты… вот те раз… избавься… не могу, — заупрямился Гордон.

— Прекрати! Можешь, еще как можешь. Ты уже от многих здесь поизбавлялся, комар носу не подточит. Если ты не в состоянии подумать о себе, о своей карьере, о людях, за которых несешь ответственность, хоть о сыне подумай! Знаешь, что. Ничего чрезвычайно важного в ближайшее время у тебя вроде не намечается, так что возьми отпуск. Отдохни, выспись, побудь с родными. Полагаю, десяти дней вместе с семьей подальше от кудесника Мерлина тебе хватит, чтобы расставить приоритеты. Когда вернешься, дай астрологу пинка под зад. Возникнут проблемы, обращайся ко мне. Я разберусь с этой тошнотворной тварью сам.

Гордон надолго замолчал. Он просто сидел в кресле, опустив взгляд, и крутил на пальце скромный ободок обручального кольца.

— Подумай, подумай, — проворчал он наконец, — когда я много думаю, у меня голова начинает болеть.

— Вот-вот. Не мешает потренироваться в мыслительном процессе. Нет-нет, — засмеялся Бенцони, — не прямо сейчас. Поедем ко мне, поужинаем. Магда как раз приготовила чудные жареные свиные ребрышки, как ты любишь.

* * *

Вернувшись домой с пятью фунтами отменных жареных ребрышек в желудке, Гордон объявил семейству, что взял отпуск.

— Папа, ты будешь дома? — пропищал в восторге маленький Макс.

— Да. Целых десять дней. Сходим с тобой куда-нибудь, головастик. Куда хочешь пойти?

— На охоту, — сказал Макс немедленно.

— Ты еще слишком мал, чтобы ходить на охоту, — столь же немедленно отреагировала Виктория, — и потом, не обольщайся, головастик. Не понимаю, как такое получается, но всякий раз, когда твой папа берет отпуск, он проводит отпуск, лежа на диване. Твой отец просто ложится на диван, и лежит на диване, и пялится в потолок. По-моему, папе на нас с тобой наплевать, — прибавила Виктория, покосившись на мужа и тайком от самой себя полюбовавшись его лживым и глуповатым, но в то же время поразительно мужественным и волевым профилем.

— Мне не плевать, но я работаю… а… ладно. Вот. Лучше взгляни, какие я тебе принес красивые цветочки.

— Ах, сейчас расплачусь от счастья, — проговорила Виктория язвительно, но все же забрала роскошный розовый букет и пошла в спальню, поставить цветы в воду. Гордон смахнул со лба отчего-то выступивший холодный пот, сел за обеденный стол рядом с сыном, обнял и чмокнул в светлую макушку, вкусно пахнущую теплым молоком и карамельками.

— Как дела, головастик. Чем занимался? Тебя в садике никто не обижает?

— Пусть попробуют, я как врежу.

— Правильно. Умница. Помнишь, чему я тебя учил, сын.

— Мыть руки?

— Да, это тоже жизненно важно — гигиена, но я сейчас про другое. Что самое важное в жизни?

— Мама?

Гордон ощутил, как его симпатичное лицо превращается в маску смерти и усилием воли заставил себя улыбнуться.

— Вот те раз. Причем тут мама? Мама тут вовсе не причем. Что я тебе твержу все время, сын. Главное в жизни — уметь постоять за себя.

— Врезать, — сказал Макс, вновь ступив на твердую почву.

— Да, хорошенько врезать — это важно. Все же, главным образом, постоять за себя — значит уметь отстаивать собственное мнение. У человека должны быть убеждения. Должен быть стержень. Потому что пока ты мал, это еще ничего. Пока тебе полощем мозги только мы с мамой, ну, еще воспитательница и дантист. А вот, когда подрастешь, тут уж держись, за тебя возьмутся как следует, без дураков.

— Кто? — спросил Макс слегка обеспокоенно.

— Ну, кто. Сначала школа. Потом — университет. Потом голову тебе будут морочить подчиненные, начальники и сослуживцы. Пресса. Реклама. Коммивояжеры. Налоговая инспекция. Политики — либералы, радикалы, но особенно — центристы. И, разумеется, священники. Жирные святоши, что людям головы забивают сказками об Иисусе, ангелах и райском блаженстве. С виду чинные и благостные, и будто бы вымазаны елеем, а на деле это не елей, а…