Башня континуума

— Я ведь еще вчера вечером его предупреждала, что утром кому-то будет плохо. Побудь славным мальчиком, отнеси папе свежую газету. Ему сейчас наверняка страсть как хочется почитать что-нибудь.

— Да. Сейчас.

Через какое-то время Гордон вернулся, шатко ступая, с газетой под мышкой, зеленый, не считая рдеющих пятен на скулах.

— Ужас, — сказал он страдальческим шепотом, — вы бы почитали, что пишут в газетах!

Скривив уголок рта, Виктория налила мужу чаю с лимоном.

— Ты бы выпил таблетку.

— Зачем это? Я себя чувствую прекрасно.

— Ты уверен, майн либхен?

— А то! — проговорил Гордон, ужасаясь.

По неведомым причинам жена обожала с ним нянчиться, когда ему случалось малость прихворнуть. Виктория тотчас становилась приторно сладкой, будто сахариновый сиропчик, пичкала муженька какими-то гадкими микстурами и щекотала пупсику животик. Гордон не знал, что с ней такое. Может, в детстве не наигралась в куклы?

— Хорошо, как скажешь. Допивай сок и собирайся. Мы опаздываем, — велела Виктория сынишке.

— Куда опаздываете? — спросил Гордон с мрачным предчувствием, и мрачное предчувствие не обмануло его. Мрачные предчувствия вообще никогда не обманывали его, за целую жизнь не подвели ни разу.

— На урок музыки, — ответила Виктория, невероятно аккуратно рассчитав тот момент, когда муж поднес к губам чашку ужасно горячего чая. Одной половиной чашки Гордон поперхнулся, а вторую вылил на себя.

— Какой, на хрен, музыки? Ты мне ни хрена не говорила ни о какой на хрен музыке, — наконец, выговорил он, перестав шипеть от боли.

Виктория приподняла безупречные брови.

— Разве? Все равно. Я подумала, будет очень замечательно, если наш маленький мальчик научится играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. И будь так любезен впредь следить за своим языком, вот олух ты!

— О, миль пардон, мадемуазель. И на каком на хрен музыкальном инструменте будет играть наш маленький мальчик?

— На скрипке.

Гордона бросило в жар. Он оттянул воротник рубашки.

— Скрипка… это такая штука со смычком?

— Да. Со смычком и… как ее там? Канифолью. Я нашла Максу преподавательницу. Конечно, занятия обойдутся дорого, но мы ведь не будем экономить на единственном ребенке.

Гордон поглядел на сына, для которого тоже явилось откровением, что ему придется учиться играть на скрипке. Ни малейшего восторга по данному поводу его славная веснушчатая мордашка не выражала.

— Пташечка моя, пойми, чтобы играть на скрипке, нужен музыкальный слух, которого у Максимилиана нет, хоть тресни!

И впрямь, музыкальный слух у Макса отсутствовал напрочь. В этом Макс весь пошел в отца, которому в младенчестве оба уха отдавил медведь-гризли. Оттого Гордон в музыке не разбирался и не любил ее, признавая разве военные марши. Впрочем, Виктория сочла эти отговорки невразумительными и несущественными.

— У тебя, Гордон, тоже нет слуха, но это совсем не мешает тебе каждое утро распевать в ванной военные марши. Лет двадцать практики, и все получится. Ты ведь каким-то чудом выучился есть при помощи вилки и ножа, и иногда сморкаешься в салфетку, а не в рукав пиджака — какое достижение.

Правда, Максу в самом деле придется много заниматься. Мы купим скрипку…

— А мне купим мыло и веревку, — рявкнул Гордон.

— Мне непонятен твой сарказм, — сказала Виктория чопорным тоном леди Совершенство.

— А мне непонятно, на кой ляд мальчугану скрипка! Ты еще отдай его учиться танцам!

Макс запаниковал.

— Папа, я не хочу учиться танцам.

— Конечно, — сказала Виктория ядовито, — ты ничего не хочешь, а хочешь вырасти таким же неотесанным, как твой отец. Грубым, невоспитанным, волосатым, как бабуин. Лживый, вероломный бабуин. Большая, злая обезьяна.

Гордон с Максом переглянулись, но было ясно, что их уделали подчистую, дальнейшее сопротивление бесполезно и приведет лишь к отягощению наказаний. Макса, к примеру, на неделю лишат сладкого, а его папашу — секса.

— Отлично, раз ты считаешь, что это нам всем необходимо, я сам с Максом съезжу, поглазею на канифоль и смычок, — сказал Гордон, вставая и засовывая руки в карманы брюк.

— Нет. А то я тебя впервые вижу. Ты ведь потащишь ребенка в пивную, или играть в бильярд, или еще куда-нибудь, а я не хочу, чтобы ты водил моего маленького ребенка по злачным местам. Я сама с ним съезжу.

— Виктория, ты и без того слишком много времени проводишь с нашим маленьким ребенком. Мальчики, которые слишком привязаны к своим мамочкам, плохо заканчивают.

— О чем ты? — спросила Виктория нервно и сердито.

— О том, что сначала маленькие мальчики очень любят свою мамочку, а потом принимаются носить мамочкины платья и мамочкины туфли, и пользоваться мамочкиной косметикой. Объяснить тебе, что произойдет дальше? Или с ним случится еще что-нибудь плохое. Не настолько ужасное, но все равно очень плохое. Вот, к примеру, заглянет он вечерком в бар, нарвется там на какую-нибудь пьяную скотину и, вместо того, чтобы угостить ее апперкотом, очень удивит ее игрой на скрипке. И куда же, позволь спросить, он побежит с разбитой мордой? Знамо дело! К любимой мамочке! Тьфу!