Башня континуума

А дома, в их спальне, декорированной в благородных жемчужно-серых и светло-голубых тонах, Тереза, лежа в постели, пила теплое молоко с солеными крендельками, и читала «Книгу для будущих матерей», где обстоятельно и подробно рассказывалось, сколько ужасающих вещей может случиться с будущими матерями и их крохотными, беззащитными новорожденными.

Зачитавшись бестселлером тысячелетия (как гласила аннотация на обложке), Терри пропустила момент, когда в дверном проеме появился блудный муж с лопатой. Внезапно она увидела его призрачно-бледное лицо и пережила миг параноидального, иррационального кошмара, вообразив, будто он явился забить ее до смерти. Лопатой. Зловещие, угрюмые, безмолвные мужчины. Безнадежно много работающие, смертельно усталые, нетрезвые мужчины. Отцы-убийцы. Об этом очень много говорилось в книге для будущих матерей. Терри открыла рот, чтобы закричать, но из пересохшего горла вырвался жалкий, бессвязный лепет.

– Спасите… помогите…

– В чем дело, дорогая.

Бесшумно появился слуга, забрал у их милости лопату. Другой почтительно подал на серебряном подносе высокий бокал мятного и прохладительного. Кит залпом выпил и оттянул высокий воротник свитера, кусающий ему шею.

– Уфф. Жарко. Да что случилось, Терри.

– Ты пришел. Лопата! Ты напугал! До смерти!

– Я постучал, прежде чем войти. Я вошел и трижды окликнул тебя по имени. Ты, наверное, зачиталась и не услышала. Неужели настолько интересная книга?

– Бестселлер тысячелетия… отцы-убийцы, – пролепетала Терри.

Без лопаты муж стал выглядеть чуть менее угрожающим, но и только. Терри не знала, то ли давало о себе знать чудовищное нервное напряжение минувших месяцев, то ли из-за беременности вконец свихнулись гормоны, но страх душил и не отпускал ее. Кит был на три головы ее выше и практически на сотню фунтов тяжелей и, найди на него, он без малейших затруднений прикончит ее голыми руками. Да еще эта его амнезия. Терри и в лучшие времена не слишком отчетливо представляла, что творится у мужа в голове, а теперь? Самое скверное, что Кит, напротив, спокойно читал ее мысли, причем настолько ясно, будто она каждое слово проговаривала вслух.

– Извини, Терри, я не хотел пугать тебя, – сказал он мягко.

– Еще бы! Ты хотел убить меня! – сказала она и сама поразилась своему визгливому, истеричному тону.

– Что это? Гормоны?

– Тебя не было три месяца, я не знала, жив ли ты, что с тобой, а потом ты приезжаешь домой, разворачиваешься и уходишь!

– Извини, но мне надо было многое обдумать. В одиночестве.

– Дорогой, все эти годы я уважала твою потребность иногда побыть в одиночестве. Наверное, сейчас это было тебе действительно необходимо. Но, Боже мой! Я беспокоилась! Ты представить не можешь, что я пережила за это время! А ты просто ушел и не спросил, как я… как мы! Как наш ребенок! Мальчик будет или девочка!

– Какая разница, мы обречены, – пробормотал Кит, отчего-то адресуясь к своим ботинкам.

– Что?

– Ничего. Кто же у нас будет, родная. Мальчик или девочка?

– Я еще не узнавала, хотела дождаться тебя, но, кажется, тебе действительно все равно. Уходи, – сказала Терри, завернулась в одеяло и отвернулась к стене, ожидая, что муж уйдет, но он не ушел. Кит подошел, присел на край, и мягко, но настойчиво, потянул Терри за плечо, заставив ее перевернуться на спину, беременным животом вверх.

– Дорогая, ты ходишь к врачу.

– Да. К женскому доктору.

Кит улыбался, но серые глаза его остались холодными, как высокогорные ледники.

– Когда ты говоришь «женский доктор», что ты имеешь в виду, дорогая? Что доктор – женщина? Мужественная женщина? Женственный мужчина? Или что доктор в свободное от основной работы время участвует в борьбе за равноправие полов? Или что он – средневековая повивальная бабка?

– Я разговаривала с твоей сестрой, Виктория считает, что при слове «гинеколог» ты впадешь в кому. Это одно из слов, которых я никогда не должна упоминать в разговоре с тобой.

– Есть еще какие-то?

– Взрыв, повстанцы, завод… Сэйнт.

– О, я смотрю, Виктория продиктовала тебе, и ты все аккуратно записала на бумажке, умница моя. Когда ты идешь к гине… к женскому доктору? Послезавтра? Хорошо. Я схожу с тобой. Не хватало еще, чтобы ребенок родился с дефектом. С куриными мозгами, к примеру.

Терри не сумела подобрать достаточно колкого ответа. Слезы ручьями полились у нее из глаз, она стала захлебываться и совсем по-детски пускать носом пузыри. Кит взял ее за обе руки, притянул к себе и обнял. Терри попыталась вырваться, но он держал крепко, достал из кармана брюк платок и стал вытирать ей заплаканные глаза, мокрые щеки и распухший нос.

– Тише, Терри, не надо плакать, это может повредить ребенку. Ложись. Тебе удобно?

– Отвратительный, мерзкий… мерзавец…

– Тсс. Тебе надо поспать.

– Ты уходишь?

– Мне тоже надо поспать, Терри. Хочу выспаться хорошенько перед работой.

– Но… почему ты не ляжешь здесь?

– Полагаю, будет гораздо лучше, если я пока посплю в спальне для гостей. Я могу не устоять перед твоими чарами, а это повредит младенцу.

Терри собралась объяснить мужу, что это не может навредить младенцу, если, конечно, они не собираются выделывать в постели акробатические кульбиты, достойные древних индийцев, но тут ребенок толкнулся у нее в животе. То были самые первые, робкие шевеления, похожие на то, как если бы ее изнутри щекотали перышком.

– Терри, в чем дело?

– Малыш толкается.

Муж не разделял ее восторгов, но просунул руку под одеяло и положил ладонь на ее округлившийся живот.

– Разве еще не слишком рано?

– Нет, уже пора. Вот, опять толкнулся, чувствуешь?

Если честно, Кит не чувствовал абсолютно ничего, кроме муторной, всепоглощающей, свинцовой усталости и довольно серьезного алкогольного опьянения. Что куда хуже, он изнемогал от жалости к себе, такой сильной и глубокой, что, не будь он мужчиной, он бы сам устроил истерику, разрыдался и начал пускать носом пузыри. А ведь завтра на работу. Им теперь понадобятся деньги, много денег на погремушки и пеленки для их с Терезой прелестного малютки. Для прелестного, славного малютки, трам-пам-пам.

Терри тоскливо подумала, что он не бросит пить, пока его разум и душу не сожрет волшебный джинн, таящийся на дне бутылки.

Кит вспомнил, что в детстве не болел ветрянкой и, если он подхватит ветрянку от вопящего, покрытого розовой пузырчатой сыпью младенца, то младенец через пару дней будет, как новенький, а счастливый папаша – едва ли, потому что ветрянка в зрелом возрасте переносится столь же скверно, как бубонная чума.

Нашел, о чем беспокоиться, ни один вирус не выживет в его насквозь проспиртованном организме, подумала Терри, закрывая глаза.

При здравом размышлении Кит счел довольно странным, что не болел ветрянкой… с другой стороны, в детстве у него не было ни секунды свободной для этой ерунды. Он был слишком занят, собирая с пола выбитые вечно пьяным папашей зубы. Еще он блестяще учился в школе. Еще – соревнования по поло. Крокет. Три раза в неделю – уроки музыки. Младшая сестра. Младший брат. Школа. Университет. Свадебный торт. Работа. Работа. Работа. Ничего. Когда отвалятся струпья, он снова вернется на работу.

Если он хоть пальцем дотронется до ребенка, я заберу малыша и уйду, думала Терри.

Кит вспомнил, как всякий раз, когда отец избивал его до такой степени, что ему требовалась медицинская помощь, родители садились в гостиной, брались за руки и в унисон напевали семейному доктору песенки о волшебных лестницах, подставляющих неуклюжему мальчику подножки, и о магических дверных косяках, у которых вырастали увесистые кулаки.

Почему его мать терпела. Терпела и молчала? Почему не ушла?

Потому что кошмарное, пьяное чудовище было ее законным мужем и отцом троих ее детей. Потому что чудовище платило по ее счетам. Потому что она обещала в горе и радости, болезни и здравии, пока смерть не разлучит их. Потому что она его любила больше жизни и больше смерти, до безумия и умопомрачения, любила… любила, вот умора!

«Неужели я его больше не люблю», – подумала Терри.

«Неужели я все еще люблю ее», – подумал Кит.

И в этот самый миг он почувствовал застенчивый плеск, словно пугливая золотая рыбка коснулась ладони. Его ребенок. Ее ребенок. Их ребенок.

Причитающееся.