Башня любви

Мы занялись лампами. Бешеный ветер дул нам в лицо и хлестал старика шелковыми хлыстами его волос. Он был похож на клоуна из ярмарочного балагана. Ввалившийся рот, такой тонкий и красный, кривился в странной судороге, а блестящие глаза плакали розовыми слезами: его горящие взгляды возвращали свое пламя в каплях крови... Не будь он несчастным сумасшедшим стариком, он несомненно мог бы быть воплощением самого дьявола.

Я подобрал около фонаря убившуюся птицу. Это была морская курочка, еще вся трепетавшая от своего полета на огонь.

— Она уже не будет больше верить в полночное солнце, — прошептал я, чтобы хоть что-нибудь сказать, так как дикие глаза старика приводили меня в полный ужас.

— Если бы ты свалился в море, паренек, ты тоже больше не верил бы в любовь, — заметил он очень спокойным тоном.

— Старший, вы забыли подвинтить регулятор.

Протянув руку, я подправил механизм и спустил стекло, за которым свирепел пожар.

— Так, ладно, — проворчал он.

— Так хорошо, — заявил я.

Он спустился один, а я остался у себя.

...Завтра! Завтра я увижу ее, ту, которую я знаю-только по вкусу ее губ! Я снова найду ёе завтра, и, на этот раз, так как мне не предстоит ни каких рапортов о кораблекрушении, в моем распоряжении будут целые сутки. Как только высажусь на землю, немедленно отправлюсь к ней. К ней! К Мари! Как хорошо, что ее зовут Мари. Я люблю это имя. Мы быстро сообразим, что нам надо делать.

В течение пятнадцати дней я не переставал думать о ней. Я чувствовал ее тут близко на своей груди. Она прекрасно знает, о чем мы будем завтра говорить. Она знает это заранее. Ведь мы сжимали друг друга в объятиях, неправда ли! Кроме того, мы берем друг друга такими, какими показались один другому. Нечего долго приглядываться! Что увидали, то и захотели. Ну, вот, как ребята! Я знал ее вполне достаточно для того, чтобы, впоследствии, она могла наградить меня счастьем. То-то посмеется в волю старая тетка, лавочница, когда я попрошу у нее племянницу в невесты; а там на целый год завей горе на веревочку... Меня назначат на место Барнабаса, смотрителем Башни Любви... или другого маяка... У нас сейчас же пойдут дети, такие же большие, как их маленькая мать. Вот радость!

Я чувствовал себя таким хорошим, таким нежным, таким порядочным.

И я взглянул, прищурившись на мою чернокожую над кроватью.

— А ты, ты была очень мила, я не могу этого не признать. Только ты чересчур много пила тафьи и была не прочь ощипать матроса, вот так как я эту морскую курочку. Хорошенькая? Ну, не такая как моя невеста, потому что ты старалась придать себе гораздо лучший вид. Ты требовала от меня разных странных вещей... и мне бывало стыдно. Я очень мягок, люблю детей, люблю простых, наивных, тех, кто верит в Бога и мечтает о священном кольце. Матросские девки не годятся в жены тихому парню, парню, который держит в своих руках судьбу кораблей и... теперь уже навсегда, бросил якорь на одной из башен, принадлежащих государству. Да, она была очень мила... маленькая смугляночка.

Ощипав птицу, я положил ее на полку, собираясь полакомиться ею завтра, зажарив перед моим отъездом на „Святом Христофоре”, и подошел к чернокожей.

Убогая дешевенькая фотография, засиженная мухами, вся измявшаяся в глубине моих карманов. Однако, я ею очень дорожил, из-за одного прекрасного, пьяного дня, на голубых волнах у Мальты, промелькнувшего как сон.

Дикарка немножко была похожа на Мари. Немножко... даже очень много! У ней были такие же черные беспокойные глаза, а если забыть о коротко остриженных волосах, напоминавших шапченку ночного бродяги, то и манера держаться у них была одинаковая, несколько вызывающая, и та же свобода в улыбке.

„У них у обеих имеются пороки” — подумал я весело.

Сам я не был порочен. Я хотел лучшую из этих двух любвей. Первая не могла мне дать ее, потому, что бокал был часто пуст, бокал ее красных губ, сдобренный острым перцем тлетворной улыбки. Зато другая сохранит для меня все чистое вино своих ласк, и я буду для нее нежным, шаловливым братом, который возьмет лишь то, что позволяют... шалости... ожидая наступления свадебного вечера. Да, моя маленькая, грязная, чернокожая была похожа на Мари, на мою невесту, и я сравнивал их два прекрасных, молодых тела пылающих брюнеток, хотя знал лишь одно.

Их тела?.. У моей маленькой приятельницы из Мальты было вот тут темное пятно, черная горошинка. Он был такой круглый и такой черный этом знак, на белоснежной груди, что казалось, будто он совсем отделяется от тела, точно маленькое светило, окруженное воздухом, маленькое небесное светило, плавающее в эфире, стремящееся к влюбленным губам.

Эта грудь, это пятнышко, вся эта белизна и этот траурный знак? Где я видел еще белизну и траур, длинный траур, отброшенный назад как вдовья вуаль?

— Утопленница! Проклятая судьба! Это утопленница со спины Кита...

Я поглядывал сквозь дремоту на фотографию моей приятельницы из Мальты, думал о моей маленькой невесте, но... но эта утопленница ласкала меня в ужасном кошмаре, но именно утопленнице старика достался я целиком, душой и телом...