Башня любви

— Потому что, если это будет не задолго до парохода, то еще ничего, но если вскоре после него, то тебе придется меня хранить... пока я не превращусь в совершенный студень!.. Есть только одно средство: поливать меня водкой!

Я никогда не думал о столь приятной перспективе.

Пока старик будет разлагаться в своей дыре . внизу, мне придется наверху заставлять маяк сверкать всеми огнями ада. Живые или мертвые мы обязаны гореть, чтобы спасать других, и должны сами сгореть во славу отечества!

Мы говорили только за едой. Между фразами, которыми мы обменивались, проходили недели, так что на каждый обед или завтрак приходилось по одному слову; зато наши размышления могли за это время стать вполне зрелыми.

В другой раз я спросил, каким образом молодому смотрителю, моему предшественнику, пришлось выбраться отсюда... ногами вперед.

Старик что-то заворчал и повернулся ко мне спиной, будто бы для того, чтобы достать себе рому.

Он не любит распространяться об этом... несчастном случае...

Что это — Успение или Вознесение? Что за праздник приближается!..

Туманы становились все бледнее, лунный свет все ярче, а море пахло все сильнее; от него поднимался тяжелый запах дикого животного, который я в конце-концов научился различать, как собака, чувствующая приближение своего хозяина.

Наступало время самого сильного прилива Океана, ведущего за собой бурю. Нельзя сказать, чтобы было жарко, потому что воздух был в постоянном движении, ветер ревел, а вздымающиеся волны обливали соленым дождем и заставляли дрожать от холода, когда приходилось двигаться вдоль эспланады, однако, атмосфера была тяжелая и беспокойная. Вода кипела, как в котле, пена разлеталась громадными легкими белыми брызгами. Точно букет из маргариток.

Маяк дрожал, вибрировал и, казалось, сползал с места, сначала медленно, если глядеть на эспланаду, а потом, если начинаешь смотреть туда дальше на спину Кита, — со страшной быстротой. Эта темная подводная скала притягивала его, как притягивает магнит большую металлическую иглу...

А вечный вальс все ускорял свой темп; чем больше вздымались волны, тем быстрее вращался маяк.

Это у меня не вызывало никакого головокружения. А между тем я вполне ясно чувствовал, что я сам представляю из себя олицетворенное головокружение, и, что привыкнув, наконец, стремиться к своей гибели, не двигаясь с места, я стал самым центром всех катастроф.

Я ношу все несчастья в самом себе.

Голова у меня в огне, в желудке изжога, ноги, ставшие точно из ваты, всегда холодны, как лед.

Я двигаюсь точно во сне.

Зажигая лампы, я нередко забываю закрывать створки.

Я прекрасно чувствую, что только что забыл закрыть одну, запираю ее, говоря себе:

— Будь внимательнее, Малэ.

Я уже больше не стесняюсь разговаривать сам с собой.

И... забываю, или, вернее, думаю, что забыл, затворить стеклянную клетку.

Со средины лестницы поднимаюсь назад, ругаясь.

Дверца из толстого стекла плотно и прочно сидит в своей стальной рамке, а я окончательно ошалеваю.

Я ничего не забыл, я просто утратил представление о моих движениях, и мне приходится все время быть на стороже... потому, что, если бы Барнабас не проверял бы все то, что я делаю, мне постоянно пришлось бы совершать „проступки по должности”.

Буря над, нами, буря в нас. Защити нас, Господи!

...В этот вечер мы основательно поужинали, старик и я, думая о том, что нам предстоит тяжелая работа. Не следует являться с пустым желудком перед лицом всех демонов воздуха! У нас было прекрасное филе из трески с жареным картофелем, ярко красное мясо английского консерва, отдающего горчицей, и, наконец, десерт из орехов, винных ягод и изюма. Мы съели по два фунта хлеба на брата.

Одним словом, поели, как настоящие мужчины!

Старик попробовал было отпустить шутку из своего репертуара:

— Свежий ветер... Малэ! Клянусь моей фуражкой, что гроза доставит нам дам!

Я грубо ответил:

— Нам тут не требуется баб! Вы от этого только становитесь негодным для работы.

— Довольно! Я уже сам устроюсь! Может быть да, может быть — нет...

Я осмотрел лебедку... по-моему, ее нужно совершенно прикрепить к стене.

— Так вы думаете, что не придется вздремнуть этой ночью?

— Я думаю, парень, что это будет недурной денек!

У него был свой язык, у этого могильного волка!

Мы вышли на эспланаду, держась за веревку, привязанную к прочному кольцу внутри нижней комнаты.

Несмотря на эту предосторожность, нас почти повалило друг на друга.

Плюя и брызгая слюной, билось перед маяком море в горячке, совершенно голое, обнаженное до самых внутренностей.

Эта шлюха сначала надувалась, точно живот беременной женщины, затем худела, распластывалась, раскрывалась, раскорячивала свои зеленые ляжки; и тогда, при свете фонаря становились видными вещи, от которых хотелось отвернуть глаза. Но она снова начинала, вся растерзанная, вся в конвульсиях страсти или безумия. Она прекрасно знала, что те, кто смотрит на нее, ее собственность.

Так чего же стесняться между своими, не правда ли?