Башня любви

Жалобные вопли неслись со стороны Кита, их легко можно было принять за человеческие рыдания, а между тем это был только лишь ветер.

Час смерти еще не наступил.

Горизонт все время оставался черным, густо-черного цвета расплавленного асфальта. Тучи неслись, разрываясь о верхушку маяка, и было не трудно догадаться, что они очень скоро постараются накинуть на свет их чертов капюшон из бархата.

Это будет самым ужасным моментом для нас, потому что в такую погоду бедные корабли спешат, не заботясь о возможным затмениях... маяков.

Через Кита до нас добирались целые горы воды. Волны злились, цепляясь за скалу, карабкались на нее, принимали гигантские размеры и венчали себя белым пламенем пены, светящейся в грозовые ночи.

Не бурный блеск, ей-Богу! Совсем простыня на покойнике, когда он лежит между своих четырех свечей.

Нам пришлось делать нечеловеческие усилия чтобы удержаться на ногах.

Старик зарычал и для большей безопасности начал передвигаться на четвереньках.

Он имел вид громадного краба. Его спина выгнулась, ноги скребли каменные плиты, а клешни его пальцев ощупывали скользкие места.

А я двигался вдоль стены, крепко вцепившись зубами в веревку.

Мы были — звери.

Какие-то необычайные животные, но не люди: мы боролись с небом, но не силами нашего разума, потому что мы уже не могли относиться сознательно к нашей работе.

Мы вылезали из нашей скорлупы понюхать смерть и постараться защитить от нее других, но не чувствовали никакой гордости. Мы так огрубели, что уже давно перестали и думать о чем-нибудь благородном... И мы пресмыкались перед морем, которое хохотало, чуть не до смерти, прямо нам в лицо.

Лебедка была совершенно притянута к стене, все проволоки замотаны, канат прикреплен. Ветер вцепился в нас, как орел в шерсть ягненка. Пощечины, которые мы получали, были настолько естественны, что хотелось сейчас же дать сдачи. Водяные змеи обвивали нам ноги. Со всех сторон нас лизали холодные и липкие языки. Окончив последний наряд маяка, мы подумали о том, что делается теперь наверху.

На винтовой лестнице метались дикие крики. От кого-то с проклятиями спасалось стадо дьяволов, мяуча, как бешеные кошки, но их упорно тащили за хвосты.

Посредине лестницы Матурен Барнабас посмотрел на дверцу знаменитого шкафа с женщинами, однако, не сказал ни слова; только по иному засверкали его глаза.

Это произвело на меня гораздо большее впечатление, чем если бы он отпустил свою обычную шуточку. Раз он смотрит туда ради себя самою, то, может быть, там что-нибудь и есть!

Он не обратил моего внимания на это место, но удовольствовался лишь тем, что вспомнил о нем сам.

Я тоже остановился и попробовал нажать дверцу, чтобы убедиться, что она очень хорошо заперта.

Другие запирались менее плотно.

Мы продолжали подниматься и добрались до кругового коридора, как раз когда потух свет: бархатный капюшон опустился...

Черный, терпкий туман, воняющий керосином, внезапно заполнил весь огромный фонарь, и больше ни один луч не падал на волны.

— Ну, однако! — сказал старик, рассердившись, —дело начинает портиться. Сходи ка за факелами.

В самых крайних случаях вокруг всей балюстрады расставлялись факелы и их жгли до тех пор, пока ветер не уносил последнего.

Я спустился за факелами. Часы показывали десять.

Очевидно, эта процессия затянется на всю ночь.

В моей комнатке наверху, обыкновенно ярко освещенной, была полная темнота. Двигайся тут ощупью среди совершенного мрака, а ветер будет вырывать из рук фонари и лампы, чтобы отправить их за несколько миль.

Старик даже не надел своей фуражки.

Вероятно, несмотря на торжественность момента, он боялся потерять ее.

Мы зажгли факелы. Они летели через борт, не. справляясь о дороге.

Одно мгновение я почувствовал себя приподнятым. Старик схватил меня за плечо своей клешней краба и согнул вдвое.

— Ошвартуй ноги! — сказал он мне резко.

Я прикрепил себя за ноги прочными петлями из веревки и предложил ему такие же.

Он пожал плечами и проворчал:

— Годится лишь для ребят.

Мы оставались там, не двигаясь с места, точно пылающие статуи, маяк жег нам спины, а ветер, леденил грудь.

Когда ужасная пощечина сваливала одного, другой товарищ поднимался с новым факелом.

Но ветер окончательно сорвался с цепи. Раздался ужасающий удар грома, брюхо моря раздулось до облаков и лопнуло на самом верху острой молнией, оглушив нас своими раскатами.

— Корабль, — закричал старик, присев на корточки рядом со мной.

У нас больше не было факелов, у нас больше не было керосину, стекла фонаря разлетелись в дребезги, маяк потух.

Я еще не видел корабля, но через секунду молния показала мне его, как при дневном свете.

Громадное судно с совершенно темным корпусом держалось страшно высоко над водой, напоминая лошадь, поднявшуюся на дыбы.

Оно шло прямо на Кита.

Судьба его решена. Не стоило бы и предупреждать. Уже с добрый час как оно, несчастное, ищет себе смерти!

Не было слышно ни звуков тревожного колокола, ни рупора капитана, ни криков отчаяния.

Большой корабль, точно громадное животное, страшно упрямое, желал во что бы то ни стало идти именно туда... так ему нравилось.