Башня любви

Люди ходили в каких-то странных нарядах, дамы из хорошего общества носили громадные рукава, точно шары, а я их оставил еще с нормальными руками.

Кабачок-лавочка за Брестом, в стороне Мину, недалеко от мыса, оказался снятым двумя кабатчиками-мужчинами, которые, по-видимому, были куда пьянее своих клиентов, грязных, обтрепанных бродяг.

Я зашел, позавтракал и спросил о старых хозяевах этого убогого трактира,

— А! Тетка Бретелек... она снова поселилась в городе, продает фрукты.

— А маленькая Мари?

— Маленькая Мари... ее прислуга?

— Нет, племянница.

— Такой мы не знаем.

— Черненькая девчоночка, — настаивал я, и сердце мое болезненно сжалось.

— Нет! Может, она свернулась.

Они принялись смеяться над моим смущенным видом.

— Это-таки довольно часто случается, товарищ, что девушки... свертываются.

Я ушел, не осмелившись расспросить больше.

Я бродил по улицам, как собака, у которой нет своей конуры. У меня были деньги, достаточно денег, чтобы я мог угощаться самыми лучшими ликерами, и я угощался.

Я выбрал большое кафе около арсенала, богатое и красивое, которое посещают господа офицеры, расшитые галунами.

Я засел сзади колонны, прекрасной колонны, одетой в красный бархат и украшенной короной из золотых скобок, на которые можно было вешать шляпы.

Почтительно повесил я туда свой берет, затем вытащил трубку и долго курил, сидя против своего абсента. Я окружил себя облаками дыма, а зеленый оттенок моего стакана в дыму производил на меня странное впечатление: я как будто-сидел перед аквариумом, наполненным тусклой водой, а за стеклянными стенками, точно из опала, тихо двигалось грустное лицо.

Чтобы это видение оставалось как можно дольше перед моими изумленными глазами, я очень часто наполнял стакан. Затем, я начал менять оттенок воды, смешивая вишневую наливку с темно-желтым коньяком, с прозрачно-хрустальной старой белой водкой а время от времени, чтобы создать тучу или подернуть радугу туманом, я прибавлял в стакан немного пепла из своей трубки.

Спустилась ночь. С ней на меня нашло затмение.

Я оказался у подножья маяка, который весь стал красным, у маяка, залитого кровью и украшенного короной из золотых рогов, которые грозили мне. Я пытаюсь взобраться на него, чтобы достать мой берет, висящий на одном из рогов; нет, никогда не добраться мне, чтобы схватить его!

— Го! — Тяни! — Тяни вверх! Не могу, черт возьми, не могу!

И я делал движения руками, точно притягивая канат нашей лебедки.

Лакей вытолкнул меня вон, содрав предварительно очень основательную сумму.

Я побрел, напевая песенку деда Барнабаса. Ни довольный, ни недовольный, не думая ни о невестах, ни о девках. Я двигался вперед, а в голове у меня мелькали разные нелепые мысли.

— Будет ли завтра хорошая погода? Не купить ли мне мыла?

Как ей должно быть скучно за стеклом, этой голове моря!..

Невозможно влезть... зато попирую, когда спущу ее! Несчастная кляча! А старик недурно устраивается! Блондинки в тюрьме морского ведомства... черт бы побрал их слезы!

Я все расскажу... подожди... Жан Малэ, держи прямо!

Я тебе говорю, что ты в рубахе родился.

Я невольно ушел с богатых улиц и добрался до маленьких грязных уличек за арсеналом.

Дорогу туда я знал, как свои пять пальцев, так как проделывал ее не раз во время оно, вернувшись из дальнего плавания с капитаном Дартигом.

Так я был тогда молод, если отдавался всему этому с увлечением?

Я и теперь еще молод, да только море пропитало меня до самых пяток своей тоской; особенно с тех пор, как мне пришлось затонуть в нем и душой, и телом...

Я вошел в один дом, широко раскрытая дверь которого зияла, как пасть свирепого волка.

Внутри все было затянуто красным. Красный цвет преследовал меня, впиваясь в глаза тысячами иголок, намоченных в уксусе. Я пил его, он мне попадался на колоннах кафе, на платьях женщин, в фонарях экипажей, теперь вдоль стен. Его было приятно трогать, он был теплый, он был очень хороший...

Вокруг себя я слышал шушуканье, кто-то меня назвал: красивый брюнет.

Я отвык от таких вежливостей.

Я хотел снять мой берет и заметил, что потерял его.

Целая куча толстых девок принялась смеяться надо мной, потому что я искал свой берет; они награждали меня тумаками, щипали, хлопали по спине, заставляли куда-то подниматься и спускаться. Что я с ними делал, я совершенно не помню! Хозяйка рассердилась, и меня вытолкали на улицу.

Я побывал, таким образом, больше чем в пяти домах, которые все разевали свои громадные красные пасти, чтобы схапать меня, и, наконец, в одном кабаке какие-то матросы, уже совершенно пьяные, пригласили меня выпить еще.

Они были с Марсо, большого броненосца, который отплывал на другой день, и мы пели мрачные сочувственные гимны в его честь. Неужели и его заберет море?

И я видел несущуюся со страшной быстротой эту черную исполинскую лошадь, этот корабль, который разбился о Кита, прямо против нас. Морские власти пытались выловить его обломки около Фромвэра. А об экипаже его никто больше и не заикался...