Батийна

— Пусть жалкий кул не воображает, что он человек. Пусть радуется, что я беру его дочь. Никакого калыма он не дождется, и на отару овец ему нечего рассчитывать. Сын мой сам поедет за своей женой. Будет на то моя воля, следом пошлю людей. Не захочу — и того не будет. Пусть он безоговорочно, как подобает кулу, отправляет свою дочь ко мне.

Но земляк не захотел обижать Казака, пересказывая точные слова свата.

— Казак, можешь готовиться к проводам Батийны. Сам сват приедет попозже, — сказал он.

Услышав, что вот-вот приедет жених, Батийна спряталась в юрте. Она наблюдала сквозь дырявую кошму туурдука[16] за приближающимися всадниками. Когда Батийна увидела белобрысого, неказистого юношу, сердце у нее захолодело.

— О боже, неужели это мой будущий муж? Неужели я рождена несчастной? Господи, спаси мою душу, — шептали ее пересохшие губы.

По обычаю жениха ссаживали с лошади за аилом, он низко кланялся теще и тестю, одаривая деньгами девчат и молодух, пришедших на смотрины. Но жених спешился, как мальчишка, приехавший в гости из другого аила. Мать Батийны, вытирая слезы рукавом платья, подошла к нему и для приличия, чтоб избежать дурных разговоров, поцеловала будущего зятя в лоб.

Казак злился. Разве так встречают зятя? Вон у Калыйчи всю неделю шло веселье. Девушки хохотали, дергали зятя за уши, просили монеты за смотрины. А тут…

— Пусть эту свинью Адыке покарает сам бог за жадность, — говорил Казак. — Кичится своим богатством, самодур проклятый.

Татыгуль успокаивала разгневанного мужа:

— Потерпи, отец. Не показывай свою печаль. У Батийны и без того камень на душе, вся осунулась и почернела.

Исполнятся ли желания!

Когда двор опустел и гости заняли положенные места в юрте Мукамбета, Сайра вывела Батийну.

— А что, если жених не так уж дурашлив, как нам показалось с первого взгляда? Масть коня определишь по его шерсти. Человека же трудно сразу узнать. Недаром говорится, чужая душа — потемки. Даже догадливые люди нередко ошибаются в людях, моя хорошая, — повторяла джене, и Батийне захотелось самой получше разглядеть жениха.

Она вместе с джене бесшумно приблизилась к юрте, где сидел Абдырахман.

— Старайся, чтобы тебя никто не заметил, кызыке, — шепнула Сайра и ловко шмыгнула к пологу юрты. Батийна осталась снаружи и сквозь полоску туурдука заглянула в жилище. На почетном месте разостлан дастархан, все гости заняты чаепитием. Наклонив щупленькую фигурку вперед и слегка подбоченясь, мальчишка ел сразу два боорсока[17]. Не было в нем ни важности, ни достоинства жениха. Он походил на подростка, играющего в альчики[18].

«О-о, бедняжка, проделав дальний путь, он, видно, здорово проголодался», — Батийне стало жалко жениха. Она чуть не рассмеялась. Все-таки пора бы уже в эти годы соблюдать обычаи.

Батийна помрачнела. И одет жених не нарядно, и лицом неказист, и умом, кажется, не удался. Да еще подслеповатый правый глаз на желтом скуластом лице. Издалека на коне жених казался белесым. Теперь она разглядела, что он рыжий.

Батийна едва сдержалась, чтобы громко не вздохнуть. Пошатываясь и ничего не видя перед собой, она шла от юрты неизвестно куда. Нет, лучше умереть, чем жить с таким мужем.

Она мечтала о светлой любви, с замирающим сердцем ждала своей судьбы. Одна лишь джене знала, о чем мечтает Батиина, о ее сердечной тайне…

Все заманчивые ожидания разлетелись в пух и прах. И, оборачиваясь, Батийна шла куда глаза глядят, выше и выше по ложбине…

Сайра своим настороженным слухом уловила всхлипывание за юртой. «Неужели кызыке плачет?» Женщина вышла. Батийна удалялась в горы. «Куда это она?.. А что, если, подавленная горем, она потеряет власть над собой?»

Джене побежала за Батийной и вскоре настигла ее.

— Постой, кызыке, милая, родная, куда это ты?

Батийна, услышав ласковый воркующий голос молодухи, навзрыд заплакала. Сайра взяла младшую сестру мужа за руку, нежные пальцы были холодны.

Сайра испугалась и сама уронила слезу.

— Терпи, кызыке, терпи, родная. Бог, видимо, и создал нас, чтобы мы слезами умывались. Такова наша женская доля. Не плачь…

Джене обняла Батийну, стала горячо целовать ее в шею, в виски, в разгоряченное и мокрое от слез лицо.

Батийна, обессиленно положив руки на плечи джене, всхлипывала и причитала:

— Я тянулась зазеленеть веткой, раскрыться цветком, родная джене, — сквозь слезы жаловалась Батийна. — И все мои надежды мигом рухнули, словно камень с горы. Как же мне быть? Пусть простят меня чтимый отец, моя любимая мама, подружки мои и ты, моя дорогая джене, не осуждайте меня, лучше я брошусь в воды бурливой горной реки. Лучше умру…

— Не говори мне таких слов, кызыке. Злобу наш ум осиливает. Не поддавайся злобе и тоске, моя белая козочка. Пожалей отца и мать. Их самих гложет тоска и печаль. Если узнают, что ты задумала, умрут преждевременно. Успокой свое сердце, мой свет. Люди услышат — разлюбят тебя, пойдут всякие слухи; иные скажут: «Возомнила о себе эта беспутная, сама хочет выбрать себе жениха». И все тебя будут чернить.

Открытое лицо Сайры побледнело. Она дрожащими пальцами гладила иссиня-черные косички.