Даже почтенные аксакалы, обычно гревшиеся где-нибудь на солнышке или на пригорке или за пиалой терпкого кумыса, пересказывая страницы неписаных книг, теперь были поглощены разными делами.
Одни с зорькой взбирались в седло и гнали на пастбище присмотреть за скотом и, увидев, что скот вернулся с летовий в хорошей упитанности, говорили: «Слава тебе, господи! Лошади вернулись с блеском в шерстинке, с серебром на спинке; овцы возвратились с жирком и тяжелым курдючком; если зима не покажет строптивого норова и не принесет с собой джут — зловещий падеж овец из-за бескормицы в гололед, тс скот не убавит в весе до самой весны, до зеленой травы».
Иные аксакалы, тоже верхами, обследовали зимние пастбища, где все дышало еще медом разнотравья, где зимой бывает теплее скоту и вольготнее людям. Да, аилы скоро, скоро разъедутся по зимовьям. Осенние стойбища опустеют.
И в эти последние дни равно богатые и бедные спешили взять у золотой осени все ее дары, впитать в себя побольше тепла осеннего белого солнца.
То в одном, то в другом аиле ярким соцветьем вспыхивали свадьбы; разгорались поминальные пиры; исполнялись обряды обрезания; люди рассчитывались с долгами и всевозможными налогами и обложениями.
Осень — самая благоприятная пора для приезда женихов за невестами. Желтая осень — самая красивая пора для проводов невесты. Разноцветная осень — самое щедрое, ласковое время года, когда каждому всего вдоволь — сыт младенец, и у воробья пиво, сыт человек, ублаготворен и хищник. Великодушная осень словно мать, кормящая грудью ребенка.
Девушки, молодухи, джигиты и подростки — все опьянены этим временем года, ждут прихода лунной ночи, когда девушки и бравые джигиты соберутся за аилом на желтеющей полянке и тешатся до рассвета, до росного утренника. В эту пору самая сварливая свекровь не решилась бы запретить своей снохе участвовать в игрищах. Даже иной муж и тот отпустит жену повеселиться. Молоденькие девушки, которые привыкли чураться чужого человека, покидали насиженное место у сложенной постели.
Лишь мать, учуяв что-то недоброе, поостережет неопытную дочь:
— Ты там, доченька, долго не задерживайся. Отец обидится.
Но про себя подумает: «Пусть дочка порезвится немного в эти прекрасные осенние ночи. Близко зима, и снова придется просиживать дома целыми днями и долгими вечерами».
К парням и девушкам присоединялись и более взрослые, любящие веселье люди. С громкими криками толпа бросалась догонять джигита с белой палочкой в руках.
Каждая игра по-своему захватывающа, забавна и требует юного задора и жаркой крови. Но Батийна предпочитала веревочные качели: в этой веселой и шумной игре — движение, полет и много песен. Девушки, раскачиваясь, взлетали ввысь. Шальной ветер играл их косами, развевал и дергал за рукава, раздувал подолы на широких юбках. Молодухи вытягивались тетивой, летели вверх-вниз, снова вверх-вниз, с губ срывалась призывная мягкая песня, бередила душу, учащала дыхание.
На качелях Батийна пела вволю, стараясь песней, веселой шуткой и смехом перебороть сердечную тоску.
— Тетя, — сказала однажды Сайра, задумав отвлечь Батийну от горьких мыслей, — наша милая девочка вот-вот улетит от нас, как перелетная птица. Жениха мы все видели — в нем нет ничего мужского. Нашей девочке с первых же дней нелегко будет жить в юрте хилого мужа. У нее, наверное, при-бавптся печали. Так разрешите мне хоть немного развеселить девушку, поднять ей настроение…
Татыгуль осторожно спросила:
— Счастье дочки еще в утробе было предрешено. Убавится ли ее тоска когда-нибудь? И не грешно ли будет, Сайраш, если ты выведешь ее из дома?
— Стоит ли толковать о грехе? Сам Адыке — выходец из именитого рода — нарушает все обычаи и не считает себя грешным. Не тревожьтесь! Позвольте нам с Батийной походить на качели эти последние дни…
Мать в душе была не прочь, чтобы эта умная, добрая женщина была рядом с ее Батийной, но все-таки предупредила:
— Не станьте посмешищем для злых языков. Вот, мол, и жених приезжал свататься, а невеста, будто не замечая его, веселится на качелях… Будьте осторожны, а уж люди все равно судачат вкривь и вкось, что им заблагорассудится.
Полная луна скрылась за дальней вершиной. Черные тени окутали высокие горы, грозно помрачневшие ложбины напоминали темные пасти драконов, готовых вот-вот проглотить аил. Вокруг реял призрачный полумрак. Лишь на остроконечных скалах играли еще не потускневшие блики лупы.
Ночью в горах ощутимее прохлада, звонче тишина; переливчатая мелодия родничка, бурный перекат волн реки слышны издалека; то там, то здесь по скалам прокатится эхо: пошаливают круторогие козлы.
Ветерок повеет то мягкий, ласкающий, то внезапно порывистый, студеный, пронизывающий до дрожи в теле. Где-то заржал одинокий жеребенок; ухо ловит кашель овцы, всхрап кобылы. Едва различимо сверкнув белой грудкой при замирающем свете луны, проносится ночная сторожиха — сова.