Батюшка Ипполит

«Давай с тобой помолимся». Я всегда батюшку вспоминаю. С батюшкой если едешь, он сидит и молится. Вот сидит как-то молча, глазки у него кротенькие-кротенькие. И никогда не было наставлений больших. А как-то было: «Это надо помолиться, надо простить, ой, да кто ж без греха» — или там еще чтонибудь. Фразы, одни фразы вспоминаю от батюшки. Или там скажу: «Батюшка, она меня не любит!» А он говорит: «А ты ее любишь?» Знаете, вот такие фразы были, они прямо вот так западали на всю жизнь.

Помню явное чудо было: привезли девушку неходячую, а после молебнов о недужных ушла на своих ногах.

У меня радикулит был. Когда я пришла в монастырь, он у меня пропал вообще.

И прошли годы. Я как-то сажала цветочки в наклонку, было жарко, и сквознячок — меня так протянуло, я распрямиться не могу. Я хромаю, мне надо ехать домой, думаю: ну ладно, как-нибудь. А приехали, машина была «Патриот», вот этот джип «Патриот», высоченная такая. Я в нее села — каждая кочка отдается в спине. Поехали к батюшке под благословение на могилку. Я зашла в монастырь, прохромала до могилки и земной поклон, села — а батюшке всегда хочется многое рассказать, накопилось у меня. И я так, нагнувшись, там побыла, побыла, потом встала, пошла, прыгнула в машину, села и поехали. Потом водитель говорит: «Матушка, нам, может, купить что-нибудь в дорожку, водички?» — «Да, давай». Я выпрыгнула из машины, спокойно всего накупила. А у меня такой прострел был невозможный. У меня это хроническое. И сейчас если такое случится, то недели три к врачу приходится ездить. А тогда сразу прошло и несколько лет не повторялось.

Я помню, как парень, который болел ВИЧ — помню, тогда разговаривали о том, что вот такой парень появился, это же тогда были еще единицы вообще. И вдруг такой парень появился там, а батюшка его оставил, а через полгода выяснилось, что он уже не болен, что у него все нормально. Потом были ребята, вот там был Костя такой, ростовский карманник Косточка. Но он был, знаете, как ягненочек, он так любил батюшку!

Это неподдельное было чувство, и он рассуждал о Боге, он говорил о грехе. Я помню, что нам хотелось сказать, что мы вчера были грешники, а сегодня мы вот такие. Для меня Константин был каким-то вот чудом.

Я сейчас рассуждаю больше не просто о чудесах, а именно о чудесах преображения человеческого через дух, который исходил от батюшки.

Батюшка был, все мы знаем, он был кроткий. Кроткий, голосок у него был тихий. Он порой как дитя был, даже фотографии такие есть: вот он стоит, а улыбка прямо как у ребенка, такая чистая, как ручеек. И вот мы же циничные такие, мы же пришли из жизни, у нас говоришь одно, а думаешь другое. И вдруг ты начинаешь понимать, что так жить нельзя. Начинаешь подражать батюшке, начинаешь как-то стараться искать эту тишину, простоту.

Я помню, как мы одинаково разговаривали все, нас прямо определяли, что мы рыльские, как-то по батюшкиному, у нас уже как-то интонация батюшкина была, мы как его дети все были такие. Чувствовалось, что мы как одна семья. И люди, живя с ним, преображались, причем батюшка-то их не воспитывал, никаких епитимий не было, никаких поклонов не было, никаких там этих хлеба и воды — ничего этого не было, и я этого что-то не помню никогда. Я помню только, что вот всегда какое-то было, придешь:

«Батюшка, ну я там…» — «Ну иди поисповедуйся, иди, иди! Поисповедуйся тихонечко». Так скажет, и все, пойдем на исповедь.

Я человек веселый, как сейчас говорят, позитивный, пошутить люблю. А раньше я была необщительной, не особенно умела отношения строить. В монастыре что-то переменилось, как-то я проще стала, мне с людьми стало проще. Я помню, приехала в монастырь, а меня позвали с одного скита, и я разговариваю, разговариваю, разговариваю. Вдруг меня с другого скита позвали — я тут бросила, туда побежала разговаривать. Потом там поговорила-поговорила, меня опять туда позвали, я опять. А батюшка за этим вроде бы наблюдал, а вроде и нет. Я к нему подошла, а он мне говорит: «Матушка, ты знаешь такую песенку: оба парни бравые, оба хороши…» Ой, мне так стыдно стало! «Батюшка, простите меня, пожалуйста!» И знаете, что он мне эту песню спел на всю жизнь.

Мой путь, мой монастырский путь — я просто сейчас вспоминаю, насколько батюшка был великодушен и насколько как он нас всех понимал, как он нас всех не то что там прощал — он нас просто принимал, какие мы есть. Как мать — она не прощает, она просто любит, и все. Она не то, что там «я тебе прощаю, сынок, или прощаю, дочка» — она просто любит ребенка такого, какой он есть. Он нас любил такими, какие мы есть. 27 мая 2000 года меня перевели в Житенный монастырь, куда я и приехала, а 17 декабря мне позвонили, что батюшки не стало. Еще было у меня послушание, собирала денежки в Москве. Это было с бабушками, которые были у матушки Николаи. Там была матушка Магдалина, это бабушка старенькая, она была бухгалтером в монастыре. Матушка Лидия — она была потом матушка Антония, она была тоже из Осетии, и мы с ними ездили на сборы. Это мои первые шаги были.