Батюшков не болен

Вольтер, Руссо, Фенелон, Лагарп, Корнель, Монтень, Мирабо, Делиль, Мильтон… Надписи рукой отца: “Прочитано в 1808 году…”, “Прочитано в 1815 году…”, “Все 22 тома прочтены мною в 1807 году…” Невесёлые свидетельства одиночества человека, “скорбию и напастями обуреваемом”. Незадолго до смерти отца Батюшков жалуется, что тот пишет ему слишком часто. Но что в письмах? Неизвестно. Теперь диалог, который Батюшков будет вести с ним, будет только мысленным. Там он ответит на все отцовы письма. Даже в умопомрачении, в немецкой клинике, он будет лепить из воска фигурку умершего, словно обращаясь через неё к отцу как к живому.

“Впервые я отчётливо запомнил брата Константина, когда он приехал в Даниловское вскоре после похорон отца”, – вспомнит Помпей Батюшков. “Помню, как сестра Александра повела меня и Юленьку в кабинет отца. Там я увидел молодого ещё человека среднего роста, с белокурыми вьющимися волосами, в сюртуке, застёгнутом на все пуговицы. Он стоял, опершись о край стола, и лицом, так же как и всем обликом, был похож на отца”.

“Как я узнал впоследствии, наши денежные дела были в ужасном состоянии, и Константин взял на себя устройство их, оплатив из своих весьма скудных средств самые неотложные долги, тем самым предотвратив продажу Даниловского с молотка…”

В январе 1818-го печальное путешествие Батюшкова по вологодской губернии близится к завершению. Не уладив и половины дел, он готов к возвращению в Петербург. Перед отъездом он просит сестру купить в Вологде ведро портвейна “и уложить в войлоке исправно, чтобы не замёрзло”. В конце января 1818 года он пишет сестре уже из столицы. В Опекунском совете он занимает 14 700 рублей под ежегодный процент в 882 рубля, чтобы окончательно решить вопрос с Даниловским. Деньги нужны ему и для того, чтобы заплатить за обучение – решено отдать Помпея в университетскую гимназию в Москве у Пречистенских ворот. “Цена 800 р. в год, на издержки и платье положить 300, итого 1100”, – подсчитывает Батюшков. А старшую Юлию он хотел бы перевести из Ярославля в Петербург к родственникам. “Есть ли у неё хорошие наклонности, и прилежание, и способности? – спрашивает он. – Можно ли её без страха поручить тётушке?” Чтобы оплатить всё, что он задумал, нужна служба. И не почётная – реальная.

Тем временем “Арзамас” доживает последние месяцы. Заседания, на которых присутствует Батюшков, проходят у Блудова – в голубой гостиной трёхэтажного особняка на Невском, ныне до неузнаваемости перестроенном здании № 80. Уже знакомая нам наблюдательница литературного быта (маленькая дочка Блудова) запомнит некоторых участников. Например, Батюшкова, который был “небольшого росту, молодой красивый человек, с нежными чертами, мягкими волнистыми русыми волосами и с странным взглядом разбегающихся глаз…”

Странный взгляд разбегающихся глаз…

“Может быть, но это пусть между нами, – напишет он сестре Александре ещё в октябре, – я женюсь, только не на той особе, которую ты знаешь”.

Сообщение знаменательное – значит, сердце Константина Николаевича несвободно. Избранница его присутствует на вечерах литераторов. Она и сама в будущем попробует перо. Это смолянка Олимпиада Шишкина. Некогда фрейлина Екатерины Павловны, она жила при тверской губернаторше в годы, когда в Твери бывал Карамзин. А сейчас при большом дворе в Петербурге. Она родственница Блудова и бывает на его собраниях. И не впустую: в 1830-х годах из печати выйдут её исторические романы из времён Смуты и даже заслужат отклик Белинского. А “та особа”, о которой пишет Батюшков (Анна Фурман) – в Петербурге отсутствует. Вместе с отцом она в Дерпте, где вскоре выйдет замуж за коммерсанта Адольфа Оома. В 1817 году обеим девицам по двадцать шесть лет. Шишкина ещё и землячка, её предки из Устюженских краёв, что и Батюшковы. Но свадьбы всё равно не будет. Почему? Иных упоминаний о жениховстве Батюшкова не осталось. История растворяется, не начавшись. Носился ли образ девицы “в облаках воздушных”? Или “выглядывал из ручейка долинного”? Батюшков “на розах” мог позволить вскружить себе голову в любом случае.