Батюшков не болен

6 августа. В дороге больной много говорил о себе, ничего впрочем особенно выдающегося. Ночь мы провели в деревне Комарово, хотя больному хотелось безостановочно ехать, но он обязан был подчиниться и, видя, что его не слушают, с досадою сказал: “Делайте, что хотите”. Преклонившись в комнате перед иконой, он сказал, обратившись ко мне и ко Шмидту: “Ужасно неприятно путешествовать с нехристями, которые никогда не молятся Богу”. Эти слова раздосадовали меня, я встал со стула, подошёл к нему и как бы оскорблённый его словами, резко спросил его: Почему Вы знаете, что мы не христиане, и что никогда не молимся Богу? Мы, правда, не бьём поклонов и не кричим в молитве, зато молимся в сердцах наших. Он замолчал, скорее, от утомления, чем от сознания своей неправоты. Ночь он провёл спокойно.

7 августа. В дороге был неспокоен и в высшей степени шаловлив. Попавшихся нам навстречу Киевских богомольцев сперва крестил, а когда они поравнялись с нашим экипажем, оплевал их и, высунувшись из экипажа, щёлкал им вслед пальцами обеих рук. Всё больше и больше возбуждаясь, он плевал и в мимо проходивших, и вежливо с нами раскланивавшихся солдат. Я не любил, когда подходят слишком близко к нашему экипажу. В Батурине мы порядочно прождали, не было почтовых лошадей. Он не выходил из экипажа и несколько раз принимался громко разговаривать с самим собою. Увидя, что Маевский обращается ко мне, он вскричал: “Ведь доктор Иисус Христос!” Больной, хотя и оскорблял меня зачастую, но скоро об этом забывал. По дороге в Альтиновку, куда мы отправлялись на вольнонаёмных лошадях, мы остановились, чтобы немного перекусить. Он потребовал воды и, заполучив большой кувшин, полный воды, опрокинул его на Шмидта, стоявшего у дверцы экипажа. Шмидт, страшно обозлённый, резко выбранил его и, угрожая ему, взобрался на козлы; больной вздумал взлезть на фартук, но Шмидт оттолкнул его; при этом больной не произнёс ни слова. В Альтиновке мы переночевали. Ему необходим был покой, так как он хотел спать, даже с трудом подавал голос, когда кто-нибудь входил к нему в комнату.

8 августа. Утром рано, прежде чем успеть запрячь, он нетерпеливо ходил по двору; его влекло постоянно вперёд. В экипаже он обратился к Маевскому за хлебом, тот не нашёл его у себя, спросил у меня. Вынув хлеб из бокового кармана, я подал ему его, не говоря при этом ни слова. Он отклонил мою руку, сказав: “Я не могу принять из рук мертвеца”. У него на глазах я передал хлеб Маевскому, и больной взял его. Мы ночевали в Позниецевке. Он было вошёл в комнату, но она ему не понравилась, и он лёг спать в экипаже; а Яков заснул возле экипажа.